Я не знал, что стыд может быть физически ощутим, как голод или боль. Какими глазами теперь смотреть на Михайлова? Чем искупить свою вину? Ведь целый город…
– А долго, – я тянул время, – долго продлится реставрация?
– Здесь же все указано, – кот ткнул пальцем, – В течение 200 лет работы будут выполнены. Потом соберется комиссия, определит новое место. Опять на Земле, скорее всего. И все выставим в лучшем виде.
Михайлов побрел прочь. В лунном свете его горестная фигура истончалась и блекла.
Ярость резанула меня! Я горстью швырнул бумаги в кошачью морду! Я готов был к схватке, к удару, даже хотел его. Я бы сам охотно врезал себе! Но Котов сокрушенно качал головой.
– Уж вам ли не знать, дорогуша: уничтожать копии бессмысленно. Сила документа в его оригинале. И, скажу по секрету, эта сила пострашней любой магии.
Я схватил ближайшего комбинезона за лямку:
– Тебе что, вообще не жалко город?
Глаза рабочего были пусты, словно там, в кабине его головы, горел свет, но никого не было.
– Мне все равно, – ответил он и ударил кувалдой.
По мостовой ударил, а показалось, что по моим ногам.
Мы проиграли. Я уходил не оглядываясь, потому что не хотел видеть, как статуи кутают в мешковину, а колонны пилят, как какую-нибудь колбасу. Я вообще не хотел ничего видеть.
Михайлов нашелся у реки. Грозного величия как не бывало, передо мной снова стоял хрупкий подросток. Он разглядывал корабли, зашедшие в Неву для участия в праздничном параде. Я готовился оправдываться, отвечать на вопрос «Что ты наделал?», но этот обормот, улыбался! Нет, он восторженно сиял!
– Как они сделаны?
– Кто?
– Корабли! Теперь все так делают? Какое водоизмещение? Из чего оснастка? Какие ядра бросают? А шпангоут почему не украшен? Сколько один такой стоит?
– Я не знаю. Не понимаю в них ничего. Корабли. Военные. Ядра давно не используют. Стоят дорого очень.
И тут он опять полез через ограду, ну что за беда!
– Сплаваю посмотрю поближе!
– Куда? Вода ледяная! Утонешь! Ты на него не взберешься. Тебя пристрелят вообще!
Только последнее его и остановило.
– Да, пробормотал он, выключаясь, – должен быть часовой по уставу. Он не разрешит на борт.
– А то, что он будет стрелять, тебя не волнует?
– Не.
Он вытянул тощие руки, закатанные рукава повисли мешками. Был ли виноват свет луны, но мне показалось, что его тело просвечивает насквозь, позади проступали очертания корабля, а на черных кудрях появилась дорожка седины.
Невдалеке остановилась цистерна, рабочие раскрутили толстую гибкую трубу, ее конец опустили в Неву. Труба зачавкала, и уровень реки заметно понизился.
– Они разломают мой город, а я исчезну. Перестану существовать. Ты не знаешь, скоро начнется огненная потеха? Хочу еще раз увидеть.
– Он же не будет разрушать город, может, отреставрируют, станет лучше прежнего.
Самому было противно слушать свое козлиное мемеканье. Но что я мог сказать? Что я полнейший кретин и трус и черкнул подпись, лишь бы не уволили? Испугавшись сердитой начальницы? Мне не нужно было сидеть в окопе, идти под пули, лезть на крепостные стены и махать саблей. Меня не просили строить корабли голодным и с кровавыми мозолями. Единственное, что я должен был, – не подписывать бумаги, которые навредят городу. Отдадут на растерзание самому паршивому реставратору в мире. И я даже этого не осилил.
Михайлов, кажется, все понял, потому что сказал примирительно:
– Ты не виноват. Не ты, другой подписал бы.
