Капитан дальнего следования - страница 27

– Я за него голосовала, а он такой шибздик!

И сразу настроение, словно воздушный шарик, лопнуло – на тысячу лоскутов. Неблагодарный народ! А ведь вправду, когда разливалась избирательная кампания, придумали ход – каждый, кто был рядом с Тищенко, был ниже его ростом. И когда в телевизионном ролике он бодро шагал на какое-нибудь благое мероприятие, за ним суетливо поспевали помощники – и Тищенко высился над ними, как небоскреб над девятиэтажками. И вот теперь народ, привыкший видеть в Тищенко великана, удивлялся! Оказалось, он – карлик! И Тищенко, усевшись за руль, с ядовитым вниманием оглядывался на старушку. И ведь не исправить этот народ, не переделать!

Он оставил весь свой штаб. Даже тех, кто не оправдал надежд, кто все сделал неправильно. Удержал их, потому что и сам ошибся – не раз. Битый ценнее, как говорится. Он начал работу, и его синий «мерседес» мелькал по городу, он был и на строительстве детского сада, и на открытии парка, и в школах… Его активность всех удивила. Ведь он проиграл! Как боксер, поднявшийся после нокдауна, он медленно приходил в себя – будто и не получал по лицу. И везде, на каждом перекрестке, обнаруживались листовки Тищенко – я помогу, я все сделаю, верьте мне…

И войдя в эту бурную жизнь, как входят в русло реки корабли, он уже не мог повернуть назад, течение несло его дальше и дальше, даже к берегу пристать – и то нельзя.

Он стал задерживаться на работе, а иногда и ночевал там – ему в кабинет перетащили диван из холла. А по утрам, проснувшись, он выходил на балкон, широкий и просторный, с белым парапетом, и представлялась ясная и солнечная картина – уходящая вдаль Волга и город, разворачивающийся, словно тонкая, хрустящая карта, перед глазами. Он умывался в комнате отдыха, чистил зубы, разбирал вялые бумаги, столпившиеся на столе еще с вечера. И как-то с утра дверь распахнулась – очень сильно, ударив ручкой стоявший возле нее столик. Вошел Филип – он всегда так неуклюже открывал двери – и следом за ним незнакомый молодой парень, скуластый и темноволосый.

– Один из лучших молодых журналистов города! – отрекомендовал Филип, – будете знакомы, Евгений Иннокентьевич! Это – Павел…

Ночь, как паранджа, темная. Слишком долго тянется тьма, словно и не было никогда рассвета. Даже луны не видно, только матовое, розовое сияние неба. Павел долго не мог понять, почему именно розовый свет за окном, который постоянно лился и лился в окна, какой бы темной ни была ночь. И вот как-то ему объяснили, что это сияние многих огней – фонарей и витрин, которые, слившись в небе, мерцают и в осень, и в зиму.

«Как это странно, – думал он, глядя на этот задумчивый сумрак, розовый сумрак, – как это странно, что человек захватил все, все переделал, даже цвет неба он изменил, и совсем не нарочно, а так, мимоходом. Просто живет человек – а небо ночное совсем другое, чем сто лет назад. Может, и мы от этого другие, что сами не заметили всех изменений, что в мире случаются? Сто лет назад люди удивились бы, а теперь… многие и не замечают даже. Мысль интересная».

Павел потянулся к тумбочке, хотел записать себе про запас – об изменчивости мира – но ручка сорвалась и упала куда-то в темную пропасть, за тумбочку.

«Все, – решил Павел, – человечество потеряло новую идею».

Вставать было лень. А не спалось просто отчаянно, дико. И причину понять он не мог. Уставал за день так, что казалось – чуть порог переступит, сразу в постель. А так не случалось. Телевизор, кофе – ложился уже за полночь, когда ломило виски и пряный, бархатный вкус кофе становился терпким, неприятным. Зачем полуночничал, он и сам не понимал. Телевизор словно усыплял сознание, и фильм за фильмом, программа за программой текли бесконечно, а на часах уже два ночи, и какая-то очередная голливудская лента заманчиво разворачивает эмблему своей компании на экране. Спать? Нет, интересно.