Они вошли в уютную столовую. Завтрак был сервирован прекрасно. Чаадаев прежде всего внимательно осмотрел, хорошо ли закрыта форточка, не дует ли, а затем, любезно усадив друга, элегантным жестом развернул благоухающую свежестью салфетку.
– Хотя доктор мой и разрешает мне всякие брашна, – сказал он, – однако я все же считаю долгом блюсти некоторую осторожность. Но умоляю тебя, любезный Пушкин, никак не следовать моему примеру и отдать должное всем этим скромным яствам. Ты выпьешь водки?
– С удовольствием. Но разве ты не составишь компании?
– Отчего же? Для милого дружка и сережка из ушка… И очень скоро Пушкин убедился, что возвышенный друг его отнюдь не склонен презирать тленных благ земли: Чаадаев кушал с прекрасным аппетитом и с видимым удовольствием. Но, занимаясь внимательно земным, он отнюдь не пренебрегал и небесным и продолжал солидно выкладывать перед своим другом зрелые плоды своих уединенных размышлений.
– Мы отстали во всем… – говорил он. – В то время как народы Запада в поисках царствия Божия попутно обрели и свободу, и благосостояние, мы же коснеем в рабстве и невежестве чрезвычайном… Я предполагаю, если здоровье мое несколько улучшится, изложить все эти мысли в особой книге или в ряде статей. Хотя где напечатать их? Не только наша дикая публика, но даже наши редакции еще не созрели для восприятия серьезной мысли… – А еще кусочек каплуна? – ласково угощал он. – Кажется, недурен… И стаканчик тепленького лафита… Давай твою тарелку…
Вскоре после завтрака Пушкин ушел: ему нужно было торопиться к Софи, которая затеяла катанье на тройках за город…
В один из сентябрьских вечеров он впервые посетил знаменитый салон З. А. Волконской. Здесь собралось блестящее общество. В ярко освещенных покоях старого дома сияли женские глаза и плечи, звезды сановников, гвардейские мундиры, генеральские эполеты. Пушкина попросила хозяйка прочитать «Бориса Годунова». Он с удовольствием выполнил просьбу. Окончив чтение, Пушкина тут же окружил венок из дам. В углу, под большими бронзовыми, костром пылающими канделябрами, сидел, опираясь на золотую трость, в шитом золотом кафтане и звездах старенький, чистенький, рябой И. И. Дмитриев, екатерининский пиит и министр, и своим генеральским баском медлительно рассказывал почтительным слушателям:
– …они стали унимать меня к обеду. Ну, после кофия я опять поднялся и опять упрошен был до чаю. Весь вечер одни веселости сменялись другими. О, князь – мастер жить!
Все почтительно слушали. В нем чтили великое прошлое.
– О, слава! – кокетничал Пушкин перед красавицами. – Мой приятель Нащокин сказывал мне как-то, что он встретил одного приезжего из провинции. Тот уверял его, что стихи Пушкина там уже не в моде, а все запоем читают нового поэта, Евгения Онегина! Снова общий смех покрыл слова молодого поэта…
В дверях гостиной появился вдруг князь П. А. Вяземский, давний друг поэта, и Адам Мицкевич.
Пушкин, увидев Мицкевича, которого он уже успел полюбить, шутливо воскликнул:
– С дороги, двойка: туз идет!
– Козырная двойка туза бьет… – живо ответил Мицкевич.
И все улыбкой показали, как высоко оценили они этот обмен любезностями между двумя поэтами…
Княгиня Зинаида Волконская, уже привядшая красавица и всей Москвы известная меценатка, метнула лукавый взгляд в сторону Пушкина и села за рояль. Все сразу затихло.
Ряд красивых, бархатных аккордов, и полный голос княгини запел:
