– Может, будут ещё указывать, что нам делать? Живо убрать наручники!
Ищут оперативника… Временами Ветлицкому становится совсем плохо, только он всё силится поведать о своей беде, ведь должен же кто-нибудь завтра, сменившись с дежурства, рассказать своим близким или родным, что в больницу из горотдела привезли мужчину с распоротым животом. Парень-ассистент, которому Андрей тоже пытается объяснить ситуацию, в которой оказался не по своей воле, спрашивает медичку:
– Сколько?
– Двести сорок, – отвечает она.
Он понимает, что это о кровяном давлении. «Двести сорок…» – и далее провал.
Очнулся лишь ночью, на кровати, которая стоит посредине палаты, первой у входной двери. В хирургии всегда так, центральное место для тех, кого привозят из операционной. Приподнимает голову и видит, что напротив, в коридоре, сидят двое в милицейской форме. Пробует пошевелиться, не тут-то было, руки нарастяжку пристёгнуты наручниками к железной станине. Кружится голова, нестерпимо хочется пить, но никто не спешит на помощь… Наконец приходит осознание, что случилось, и… опять провал. Приходит в себя утром. Видит, охранники восседают на стульях по-прежнему на своих местах. Опять пробует шевельнуться, и опять стальные браслеты сдавливают запястья. Тело ноет, очень трудно дышать. Лежащий на угловой койке мужчина, подзывает одного из моих сторожей:
– Освободи ему руку.
– Не положено, – следует ответ и омоновец выходит в коридор.
Ах, если бы можно хоть маленько сместиться сначала на один бок, потом на другой… Лежачий больной на угловой койке разозлился не на шутку:
– Да подойдите кто-нибудь, мать вашу так!
Нехотя в палату заходит охранник.
– Отстегни собачник, – кипятится мужчина. – Освободи хоть одну руку, ему легче будет. Куда он отсюда убежит, видишь, ломает после наркоза, и воды дайте, мало ли что врач не разрешает, немножко можно.
Милиционер выходит в коридор, советуется с напарником и потом достаёт ключ, отстёгивая правую руку от койки… Не хочется обвинять омоновцев в равнодушии или в излишнем служебном рвении – среди тех, кто дежурил в эти дни у дверей больничной палаты, попадались разные люди. Были такие, что ревностно исполняли приказ, стоило невзначай спрятать свободную руку под одеяло, как подходил приличного роста верзила и жёстко советовал держать её сверху, или вот в туалет, всегда водили, как на расстрел, вдвоём, пристёгивая там к батарее центрального отопления и не разрешая прикрывать дверь… наверное, по инструкции. С подобной установкой пришлось столкнуться позже, возвращаясь из Красногорска в железнодорожном вагоне, «столыпине», выводя конвоируемых на оправку, там так же не разрешалось закрывать дверь в туалет и так же над тобой возвышался бдительный охранник, но то в вагоне, где около сотни заключённых, здесь же, в больнице, на Ветлицкого по-прежнему продолжали давить, хотя и среди охранников попадались вполне терпимые парни. Один из них даже предложил сыграть в шахматишки, но тогда было не до игры, хотелось пить, хотя врач не позволяла употреблять в сутки больше стакана.
– Столько положено по инструкции.
– А сверху нельзя, мне уже лучше…
Женщина улыбнулась:
– Ладно, уговорил, ещё полстакана от себя добавлю.
Несколько лет назад пришлось лежать здесь же, во второй хирургии, и операцию делала – эта же, светлой души, докторша. Не знаю, возможно, она, в отличие от охранников, не поверила в то, что привезли преступника, но в отношении к Андрею не чувствовалось отчуждённости, впрочем, как и от остальных медичек, нянечек, сестёр… Больные тоже проявляли сочувствие, предлагая кто кисельку, кто кефира, но лечащий врач разрешила пока только бульон.
