На второй день убрали дренажную трубку, а на третий – перевели на угловую кровать, у окна, освобождая место для следующего оперируемого. Ещё лёжа распятым, как на кресте, Ветлицкий, лишь только охранники отвлекались, любезничая с медсёстрами, стал заговаривать с соседями по палате. Выяснилось, что к одному из них ездит на том же автобусе, который идёт через его поселок, жена.
– Напиши ей записочку, пусть передаст моим с кем-нибудь из попутчиков: я такой-то, учитель из местной школы. Схватили, загнали на ножницы невиновного…
И всё-таки, несмотря на случившееся, райским местом показалась Андрею больничная палата, после камеры изолятора и после недели в застенке здания, о пропаганде любви к которому так пекутся официальные лица силового ведомства.
После того как больные стали дружно протестовать, Ветлицкого перестали приковывать нарастяжку, но держать на цепи у койки продолжали. Наверное, здесь, кроме необходимости соблюдать инструкцию было у тех, кто «ломал» подследственного, какое-то мстительное чувство удовлетворения от сознания своего вселенского превосходства, своей безграничной власти над униженным и растоптанным тяжестью несправедливого обвинения человеком. Хотя чему тут удивляться, если ещё Бертольт Брехт писал: «Идут бараны, бьют в барабаны, а шкуры для барабанов поставляют всё те же бараны…»
Но вернёмся к нашим баранам. Хоть и прикованный к постели, Ветлицкий был совершенно счастлив, что находится в человеческих условиях, среди самых обыкновенных людей, впрочем, забыть о только что перенесённом кошмаре было невозможно даже на минуту.
Только что врач разрешила пить бульон, и Андрей подумал: «Лежать мне в больнице ещё неделю», как часов в десять утра в дверном проёме замаячили знакомые фигуры оперативников. Охранник отстегнул наручник от койки, защёлкнув его на свободной руке.
– В нашей больнице будем долечивать, – бросил Семён. Было видно, что он озлился, словно вместо благодарности за его добрую к Ветлицкому предрасположенность тот отплатил последнему чем-то неподобающим, бросился на ножницы…
По дороге в милицию Семён снова наклонился к Ветлицкому, только что за отвороты шубейки не стал хватать:
– Будешь трепаться, из-под земли достану, а к вашей находке в тайге мы ещё вернёмся, если ты к тому времени совсем себе башку не снесёшь.
Андрей сначала не сообразил, о чём это он, может, не нужно было «явки» на себя писать, да навряд ли, так что же случилось? Ему и в голову не приходило, что оперов притянут к ответу прокуроры.
В горотделе пострадавшего завели в знакомый кабинет, освободили от наручников, и незнакомый мужчина, выждав, когда охранники оставят их одних, представился:
– Дорош – следователь прокуратуры. Итак, Андрей Андреевич, что случилось? Почему оказались в больнице?
Ветлицкий стал торопливо рассказывать о ночных допросах, о беспределе оперативников.
– Понимаю, – кивнул Дорош.
– Ещё что?
– Душил, хватаясь за лацканы пиджака и тряся, как… – Хотел добавить про грушу, но следователь перебил Андрея:
– Сознание теряли?
– Кажется, нет.
– Хорошо, вот бумага, авторучка, пишите на моё имя.
Он вкратце изложил суть дела. Дорош перечитал заявление и удовлетворенно кивнул головой. Поймав его сочувствующий взгляд, Ветлицкий пожаловался:
– Давили они на меня сильно.
– Больше не будут.
Вошедшему в кабинет оперативнику следователь показал на дверь:
