– Я больна, – сказала ее мать, как будто это не было очевидно. – Этого достаточно, чтобы у людей изменились обыкновения.
– Конечно, – отозвалась ее дочь, продвигаясь вперед. – Но доктор, которую вы вызвали, доктор Майклз из госпиталя Хайгейт, не специализируется на фибро-миалгии. Она – специалист по…
– По ядам, – отрезала Эмма Холмс.
Тут ее муж повернулся на каблуках и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь.
Яды?
– Еще она специализируется на нанотехнологиях, – пробормотала Холмс, но тут ее эмоции поспели за работой интеллекта: – О господи, мам. Яд? Но я не заметила никаких признаков, я бы… я никогда не хотела…
Глаза ее матери вспыхнули.
– Ты могла бы подумать об этом, прежде чем схлестнуться с Люсьеном Мориарти.
У меня закружилась голова, и я прислонился к стене. Я еще продолжал видеть сны о том, что случилось этой осенью. Отравленная пружинка. Лихорадка. Галлюцинации. Это не было отравлением – скорее, намеренным заражением, – но Брайони Даунс все же превратила меня в бледную беспомощную развалину. Я не мог представить, что ощущала Эмма Холмс.
– Где Леандр? – спросила Холмс, расправляя плечи. – Какого черта ему понадобилось уезжать, не попрощавшись?
Я сжался в ожидании реакции. Но огонь в глазах ее матери уже погас, и лицо снова посерело. Можно было разглядеть вены на ее лбу. Я вспомнил ее фотографию – в черном костюме, с темно-красными губами она просто искрилась энергией, как обрезанный кабель. Я не мог сравнить ее с измученной женщиной передо мной. «Отравлена, – подумал я. – Боже мой!» Должно быть, на работе она взяла отпуск. Что говорила Холмс о ее занятиях? Она же не ученая?
– Тут нет легкого решения, – сказала Эмма Холмс, закрывая глаза, чтобы сосредоточиться.
– Ты хочешь сказать, что Леандр удрал как дезертир, по-видимому через несколько дней после отравления, и что беспокоиться здесь не о чем? – Она обернулась к двери. – Что все это – часть плана? Да что, черт побери, происходит?
– Мы отследили отравление до дня вашего приезда, это был единичный случай, и мы принимаем меры. Мы проверяем, что мы едим, чем мы дышим. Мы проверяем прислугу. Скоро мы в этом разберемся. Но пока… Лотти, ради вашей безопасности вам с Джейми не следует здесь оставаться. Я перевела на твой счет средства на поездку. Отправляйся к брату. Уезжай из этого дома. – Она подняла руку, как будто хотела прикоснуться к дочери, но Холмс не обратила на это внимания; она выпрямила спину и прищурилась.
– Ты должна поверить: это для твоего блага, – прибавила ее мать.
– Для моего блага, – повторила Холмс. – Для твоего блага – возможно, но не для моего. Как и обычно. Ты химик, ты разберешься с этим к завтрашнему дню. Если я уеду…
– Ты уедешь.
– Тогда я уеду, чтобы найти дядю, потому что, если я права, он находится в крайней опасности.
Эмма посмотрела на меня с отчаянием в глазах.
– Ты поедешь с ней, – сказала она.
Это был не столько приказ, сколько просьба. Попытка задобрить дочь.
Казалось, что каждый в этом доме находится во вражде с самим собой. Злоба, любовь, верность, страх – всё это накладывалось одно на другое, превращаясь в какое-то непроницаемое туманное пятно. Я открыл рот, чтобы сказать ей нет, чтобы сказать, что моя мать убьет меня, что я не слуга и не телохранитель ее дочери. Что из всех, кого я знаю, она наилучшим образом может сама о себе позаботиться, а если она не сможет, то я – последний, у кого она попросит помощи.
