Нахмурившись, Холмс выудила телефон из кармана халата:
– Есть новое сообщение, – заметила она. – Пять минут назад. Незнакомый номер.
Мы остановились посреди коридора, и она включила запись.
– Лотти, со мной все в порядке, – с наигранной бодростью произнес голос Леандра, – скоро увидимся.
Она взглянула на телефон, не веря своим ушам. Потом включила запись снова: «Лотти, со мной все в порядке. Скоро увидимся».
– Это не его номер, – сказал я, глядя на экран. – Чей же?
Холмс немедленно нажала на кнопку «Ответить».
«Этот номер не обслуживается». Она попробовала еще раз. И еще раз.
Потом щелкнула по сообщению. «Лотти, со мной…» – не дав ему договорить, Холмс убрала телефон. Я слышал тихий голос в ее кармане.
– Он не называет меня так, – проговорила она. – Никогда. Мне надо увидеть отца.
В коридоре, который вел к его кабинету, портреты сердито смотрели на нас со стен. Я хотел спросить, не подслушала ли она что-нибудь еще, но тут дверь в конце коридора открылась.
– Лотти, – сказал Алистер, встав в проходе, – что ты тут делаешь?
– Ты не видел дядю Леандра? – спросила она, сплетая руки. – Он хотел взять Джейми и меня с собой в город.
Я не понимал, как можно солгать Холмсу. У меня это никогда не получалось. А вы бы справились?
По испепеляющему взгляду, который Алистер бросил на дочь, я понял, что и у вас бы не вышло.
– Он уехал ночью. Одному из его контактов в Германии стало подозрительно его долгое отсутствие. – Он рассеянно махнул рукой. – Конечно, он сказал, что тебя любит, желает тебе всего хорошего и так далее.
Послышался шорох, и отец Холмс перекрыл дверь рукой.
– Мама? – спросила Холмс, пытаясь его обойти. – Она здесь? Я думала, она в своей комнате.
– Не надо, – ответил Алистер. – Она очень плохо себя чувствует.
– Но я… – И она нырнула под его рукой в кабинет.
Больничной кровати не было. Я не видел Эмму Холмс несколько дней и думал, что она лежит в своей комнате, но она была здесь, откинувшись на софе, как будто упала на нее. Светлые пепельные волосы свисали ей на лицо, на ней был халат, как у дочери, накинутый на пижаму, измятую и мокрую. Когда я открыл рот, она подняла руку. Я взглянул на Холмс, которая остолбенела.
Этот дом не был похож на нашу квартиру, где никак не пройти в ванную, не столкнувшись с кем-нибудь еще. Здесь можно было бродить неделями и созерцать лишь мраморный пол, лестницы и невидимые кресла. Вы начинали верить, что вы одни в целом мире.
– Какие у вас планы на Рождество? – резко спросила ее мать хриплым шепотом.
– Я…
– Я разговариваю с моей дочерью. – Но смотрела она на Алистера, и смотрела с гневом.
Должно быть, это было ужасно: оказаться слабой и прикованной к постели, когда привыкла командовать.
Алистер прочистил горло:
– Лотти, твой брат только что выразил желание, чтобы ты провела каникулы в Берлине.
– О, – сказала Холмс, засовывая руки в карманы. (Я мог слышать, как механизм в ее голове запустился.) – Неужели.
– Не утомляй свою мать, – сказал Алистер. – Мы можем обсудить это разумно.
– Ей придется уехать. – Эмма приподнялась на локтях, как убегающий краб; она дышала с трудом.
– Это необязательно, – пробормотал Алистер, не шевельнувшись, чтобы помочь жене. – Я бы предпочел, чтобы Лотти осталась. Мы ее совсем не видим.
Холмс выглядела испуганной, но ее голос был спокоен.
– Майло не говорил с тобой несколько недель, – заявила она. – У тебя не подергивается уголок рта, как обычно после разговора с ним.
