– Я не знаю, – сказал он. – Я попробую. Но я ничего не обещаю. Я не могу вернуть ему его семью, не могу стереть из его памяти ужасы войны. Но я могу попытаться помочь ему найти в себе силы жить дальше. Как говорил один старый мудрец: “Прошлое – это якорь, который тянет нас ко дну. Но прошлое может быть и парусом, если мы научимся правильно им управлять”.
Алия кивнула.
– Это всё, что я прошу, – сказала она. – Просто попытайтесь.
Милош встал с дивана и подошёл к столу. Он взял в руки карандаш и чистый лист бумаги.
– Расскажи мне о его шрамах, – сказал он, – где они находятся? Как они выглядят? Что он о них говорит?
Алия нахмурилась.
– Шрамы? – переспросила она. – У него нет шрамов. Он не был ранен на войне.
Милош усмехнулся, и в его глазах мелькнула тень грусти.
– Ты ошибаешься, Алия, – сказал он. – У каждого человека, пережившего войну, есть шрамы. Просто не все они видны снаружи.
Алия почувствовала, как внутри поднимается волна протеста. – Я уверена, что у него нет шрамов! – повторила она, стараясь говорить уверенно, хотя внутри все сжималось от непонятного предчувствия. – Он не был на передовой, он занимался…
Милош резко перебил ее, и в его голосе прозвучала неприкрытая горечь. – А ты знаешь, что такое передовая, Алия? Ты думаешь, это только окопы и пули? Передовая – это там, где рушится мир. Там, где умирает надежда. Там, где вчерашние друзья становятся врагами. И поверь мне, Алия, эта передовая проходит через сердце каждого, кто пережил войну. Шрамы есть у всех. Просто у одних они на теле, а у других – в душе. И последние – самые страшные.
Он опустил взгляд на чистый лист бумаги, словно собираясь призвать на помощь своё искусство. – Знаешь, как говорят старые солдаты? “Пуля дура, а штык – молодец. Но самая страшная рана – та, которую ты наносишь себе сам” . И это правда, Алия. Саморазрушение – вот что убивает людей после войны.
Милош поднял голову и посмотрел на Алию своими пронзительными глазами, словно заглядывая в самую душу. – Расскажи мне о его глазах, – попросил он, смягчив тон. – Что ты в них видишь? Отражение прошлого? Пустоту? Или проблеск надежды? Расскажи мне о его молчании. Что оно скрывает? Боль? Страх? Или равнодушие ко всему? Расскажи мне всё, что ты знаешь об этом человеке, Алия. Потому что я должен увидеть его. Я должен почувствовать его боль. Я должен понять, как ему помочь.
Алия замолчала, пытаясь переосмыслить все, что услышала. Она привыкла мыслить категориями науки, опираться на факты и доказательства. Но Милош говорил о чем-то другом – о чем-то, что нельзя измерить, взвесить или увидеть под микроскопом. Он говорил о человеческой душе.
– Он… – начала Алия, запинаясь, – он смотрит в никуда. В его глазах нет огня. Нет жизни. Только… какая-то вселенская печаль. Как будто он видел все самое ужасное, что есть в этом мире. И это сломало его.
Милош кивнул, словно подтверждая ее слова.
– Его молчание… – продолжила Алия, – оно давит. Оно оглушает. Он почти не говорит. Только иногда, во сне, он кричит. Он произносит чьи-то имена… Но я не могу разобрать, чьи именно.
Милош что-то быстро зарисовал на бумаге, словно пытаясь зафиксировать ее слова, ее эмоции, ее впечатления.
– А что он чувствует? – спросил Милош, не отрываясь от рисунка.
Алия вздохнула, вспоминая их немногочисленные беседы с Ахмедом.
– Он чувствует вину, – сказала она, – он винит себя в том, что выжил. Он считает, что должен был умереть вместе со своими близкими. И еще… он чувствует страх. Страх перед будущим. Страх перед тем, что война может повториться.
