– Ваш звонок, уважаемый маршал, буквально на полчаса опередил наши намерения.
Улыбка на лице генерала вышла далеко за пределы требуемой протоколом. Складывалось впечатление, что Кёстринг и в самом деле был рад поделиться с Ворошиловым… немецкой радостью.
– Причём, уважаемый маршал, мы даже не собирались звонить: хотели нарушить протокол, и… как это по-русски: «свалиться, как снег на голову»…
Кёстринг на мгновение задумался.
– Нет, лучше не так: «нежданно-негаданно», как тот незваный гость, который хуже татарина… Нет, опять не то…
Пока атташе старательно морщил лоб, Ворошилов рассмеялся.
– Пусть будет: «сюрпризом», господин атташе.
– О, точно! – взметнул указательный палец Кёстринг.
– Тем более, что…
Полковник Типпельскирх сделал шаг вперёд, и остановился на одной линии с начальством.
– … союзнический долг обязывает нас к тому, чтобы своевременно и в полном масштабе информировать вас о событиях, представляющих взаимный интерес.
– Это очень мило с Вашей стороны, – не поскупился на улыбку Ворошилов, – только не «союзнический долг», а обязательства по договору о ненападении. Небольшое, знаете, но обязательное уточнение. Потому что – существенное.
Подвергнутый «корректировке» и предостерегающему взгляду Кёстринга, Типпельскирх смутился. Но, давно уже спец в вопросах обходительности, Ворошилов тактично не дал неловкости затянуться.
– Прошу за стол, господа. Чай, кофе? Или – по-русски: «чем Бог послал»?
– Чая вполне достаточно! – рассмеялся атташе, энергично плюхнувшись в кресло. – Я, господин маршал, как-то привык к русскому чаю с лимоном. Ну, а дальше… как это по-русски: «видно будет».
– Мне – кофе, – буркнул Типпельскирх, всё ещё мрачный
от «постановки на место». Наверняка, его огорчение усугублялось ещё и тем обстоятельством, что этот зондаж вряд ли являлся его личной инициативой – а «пострадал за правду» один он.
Ворошилов нажал кнопку в столе – и появился «стюард в мундире», который ловко расставил приборы, кушанья, и тут же удалился. Стараясь держать лицо, Типпельскирх потреблял хороший бразильский кофе, напряжённый столь заметно и основательно, словно он сидел не в кресле, а на электрическом стуле. Зато его начальник Кёстринг предавался чаепитию с наслаждением, всем своим видом показывая, что прибыл не к вчерашнему непримиримому врагу, а к любимой тёще на хрестоматийные блины. Наконец, шумно и не по протоколу отдуваясь – явно, чтобы доставить удовольствие гостеприимному хозяину – генерал отставил чашку в сторону.
– Не могу не поделиться радостью, господин маршал. Немецкие войска на всём протяжении границы с Польшей в течение одного дня сбили части прикрытия, и несокрушимой лавиной устремились вглубь страны.
Ворошилов неторопливо сделал глоток – и тоже отставил чашку.
– А как вели себя поляки?
Глаза советского наркома иронически блеснули. Кёстринг оценил юмор хозяина: тот всегда был больше политик, чем военный – и улыбнулся.
– Вполне гостеприимно, уважаемый господин министр. Поляки… как это у вашего поэта Пушкина… «цыгане дружною толпою», кажется… Так, вот: поляки дружно бросились…
Рука Кёстринга нырнула в карман, и извлекла оттуда сложенную вчетверо бумажку.
– На – у – тёк! – по складам выдал атташе, не скрывая торжества ни в голосе, ни на лице.
– Никакого сопротивления?! – старательно подыграл Ворошилов.
Кёстринг усмехнулся.
– Если я не ошибаюсь, господин маршал, польский министр иностранных дел Бек называл Красную Армию «этот сброд». Типичное шляхетское высокомерие, основанное лишь на умение кое-как махать шашкой, и том, что называется…
