Кинолог дёргает за поводок. – Фу, фу!.. – Собака тут же замолкает, начинает вилять хвостом, смотрит на хозяина, прижав уши, успокаивается, садится и дышит, вывалив язык из пасти. Малейшая провокация, вскакивает и начинает рвать воздух в клочья.
– Так, внимание! – кричит начальник конвоя.
Подводят к строю, сидящему на корточках, двух малолеток, девочек. Девчат не сажают.
– Пусть стоят, ху… с ними, – распоряжается начальник конвоя.
Собака полаяла, позлилась, успокоилась. Пересчёт.
– Так, все?
– Шестнадцать и две. Восемнадцать.
– Все, – подвёл итог главный конвоир, о чём-то подумал, что-то припомнил. – Та-ак, встали! По моей команде… Пошли!
Строй пошел. Шли колонной меж путей к столыпинскому вагону. Скованные наручниками парами. Несколько раз останавливались из-за немощных – хоть штаны подтянуть. Одной рукой пристегнут к паре, в другой баул, не перехватить; тянешь его, ногой помогая, штаны на высохшем теле сползают. Сзади девочки малолетки, неудобно. Курд причитает:
– Не дергай, бичё… И так ели иду.
Конвоиры заорали.
– Давай быстрей! Шевелись! Что там?!
– Да тут старенький… – объясняет конец колонны в голову.
– Ладно, минута передых.
Собака кидается на бедолагу, если бы не поводок разорвала бы, бестия.
«Что же ты злая такая? – думаю. – Пристрастие или работа? По команде – монстр клыкастый или пёсик пушистый».
Чем профессиональнее кинолог, тем послушнее собака. Если конвой спокоен, зэк неопасный, собака просто присутствует, а если конвой нервничает, является монстр, рвёт и мечет.
Добрались, передают конвою столыпина. Перегрузили, процедура прошла. Девчат в тройник, нас, всех шестнадцать в одно купе.
Меня предпоследним заводили, Курд за мной.
Вижу, ступить некуда, битком… на полу баулы, ногу не поставить. Принимающий орёт:
– Заходи! Заходи скорее!
– Куда, начальник? Не видишь, ногу некуда поставить? Мужики, раскидайте сидора.
Вдруг удар по затылку. Падаю внутрь вместе с баулом. На меня падает Курд. Решка с матом закрывается.
– Чё ты морозишь? Конвой провоцируешь, – недовольно бубнит Курд, пытаясь распутать руки, ноги и приземлиться.
Я тру затылок. По любимой шишке попало. Почему вечно по любимой шишке попадает?
– Курд, чем ты недоволен? Говорю же, ступить некуда!
– Да вижу…
– Ну а чё тогда?! – досадую я. – Мужики, вы тоже… видите, набивают, сидора покидали бы на третий ярус.
Молчат, смотрят и молчат.
«Ну, их! – думаю. – Что с них взять?»
Тронулись, катимся, стало посвежее. А то, июль месяц, жара под тридцать. Недаром бывалые каторжане говорят – по этапу летом лучше не ходить.
Перевели дух, успокоились, полезли по сидорам, чай подаставали.
– Эх, кипяток бы… Ништяк было бы, – проговорил кто-то.
– Попросим, может дадут?
Начались дискуссии, кто должен попросить и у кого из конвоиров. Какой-то неразочаровавшийся начал объяснять:
– Сейчас закон поменялся, кипяток должны носить три раза в сутки. Когда солдатики конвоировали, они не должны были, но кипяток и чай давали. Можно было договориться за деньги и на запрет. Вообще, они сговорчивее были. Им маклю какую подгонишь, они и рады. А эти, вольнонаёмные, контрактники, злые, как собаки, хотя им зарплату платят. Те-то по службе страдали, а эти деньги зарабатывают.
Проходил дежурный.
Неразочаровавшийся, Слава по имени, худой, весь синий, с добрыми голубыми глазами, похож чем-то на Кононова, начал приласкивать:
– Начальник, можно вопросик? Кипяток бы организовать, чаю попить.
