– Может, под мостом пристанем, чтоб не так жарко, – смотрел Горбачев в оконную щель. – Ну, стой, вот здесь, здесь… проехали, будем загорать.
В смену заступил контролер – шизофреник и садист. Он говорил тихо и по уставу. Садился напротив малолеток и будто бы читал про себя книгу, а сам подслушивал девчачью болтовню.
За то, что мы разговаривали и якобы мешали читать, он закрывал все окна, не оставлял ни щелочки, задраивал, как подводную лодку. И мы томились, как в парилке, в которой было три яруса.
Я сидел внизу и представлял, что творится на верхних полках, где лежали мужики, как шпроты в банке. С них так текло, что через щели в перекрытиях собирались и капали огромные маслянисто-янтарные капли пота. Я наблюдал за каплями и пытался занять такое положение, чтоб не попадать под них.
Этого уставного прохвоста сменял буйный придурок, который ударил меня по затылку. Он ходил по вагону голым торсом и понтовался перед малолетками, гнал жути на изможденных тубиков и покрывал трехэтажным матом.
Я вшей подцепил. Чешутся внутренние поверхности бёдер и пах. Не пойму, в чём дело? Грешил на жару, духоту. Понял, когда жирную вшу поймал. Белая, как отбившаяся от стада овца на склоне холма, ползла по складке моих брюк. За два с половиной года в Бутырке и на Матроске не ловил вшей.
– Раздави ногтями, – посоветовал бывалый каторжанин, – они трещат, как семечки.
Короче говоря, серьезную прожарку прошли мы за трое этапных суток. Но выжили, и мы и вши.
Прибыли в межобластную туберкулёзную больницу в городе Воронеже, зэки её «шестёрка» называют, потому что с шести областей в больницу свозят. Как брикет сыра с дырочками, облепленный муравьями. Побелка облупилась, стал проглядываться патриотический лозунг, как маркировка, говорившая о том, что брикет сыра когда-то давно подавался под иным соусом.
Боцман Юра за положение в больнице отвечал. Человек старой закалки. В общении простой, без манички, поможет в любом вопросе. По поступкам к людям подходил, бедолаг не отталкивал. Болезни не поддавался, крепился, нервы лечил опиумом.
Боцман во мне непотерянное людское достоинство увидел и пошел на откровенный разговор. Получилось так.
Как-то в конце августа, после тёплого дождичка, вышел я в прогулочный дворик. Никого нет, вечерняя проверка только прошла. Сумерки спустились в бетонную коробку, таинственно расселись по углам, прячась от большой «кобры», бросающей обруч света под ноги.
Прогуливаюсь. Слышу, музыка заиграла, тоскливо запел Иван Кучин. Шаги выбивают из арматурной лестницы гул. Гляжу, спускается Боцман. Подходит ко мне. Здороваемся.
Боцман поинтересовался, что да как? Несколько пробросов по жизни сделал. Я ответил… короче, тест прошёл. Поговорили ещё по душам, потом присели на краю дворика, закурили… Боцман обвёл взглядом больницу и говорит:
– Тут людей со всей больницы человек тридцать, может, наберётся. Остальных в топку кидать можно, не ошибёшься. Если человека встретишь в управлении, поймёшь. Их сразу видно, они здесь наперечёт, – показал он пятерню. – Пацан, смотри, срок у тебя большой, ты здесь такого насмотришься. Основная масса хвостатая. Они хвостами сплелись… им легче тебя в грязь втоптать, чем постоянно знать, что ты лучше их.
Я слова Боцмана запомнил.
У кого-то поинтересовался, сколько народу в больнице? Переполнено, больше пяти сотен.
Пробыл я меньше месяца.
Когда в зону заказали, Боцман со мной почту серьёзную отправил. Сказал: «Бураме передашь. Смотри, не Бедному, а Бураме. Понял?»
