Я понял и сделал, как он сказал.
Кроме Боцмана в больнице были: Серёга Щербак и дед Пионер. Был ещё Заза, которого в Россоши поломать не смогли.
Приехал я в Кривоборье, посёлок в сорока километрах от Воронежа по московской трассе. Излучина Дона, курортное место. Воздух не хуже кисловодского.
Карантин, неделя стационар, потом в девятый отряд поднялся.
Отряд переполнен, кормят плохо, можно сказать, вообще не кормят. Утром сечка, в обед суп из сечки, вечером уха из сечки. Уха – рыбьи хвосты и головы в бульоне (спинки кому-то, кто поблатнее доставались), ни картошки, ничего, пусто. Перловка пустая, грязный овёс, хлеб сырой – спецвыпечка. Короче, пищеблок оптимизма не вызывает.
Зато режима нет. Хозяин простой понимающий мужик, чего не может дать, говорит прямо. Но и многого не требует, лишь бы ЧП в учреждении не было, а там, Бог всем судья.
Начал я адаптироваться к лагерной жизни, в коллектив вписался нормально, прижился. Не без трения, конечно, нужно было порамсить, показать зубы, как в любом общежитии.
Время потекло. Сроку у меня было еще…
– Сколько привёз? – подходили мужики.
– Восемь, даже восемь с половиной.
Качали головой, отходили.
Вообще, время там имеет другой счёт. Если прировнять по событиям, то можно сопоставить как месяц к году. В тюрьме год прошёл, а вспомнить нечего, всё одно и то же: Новый год, Рождество, дата освобождения, Крещение, день рождения, Пасха. Потом: Науруз-байрам, Ураза, Курбан-байрам, всё, все праздники. Ещё письмо из дома, посылка или передача. На свободе за месяц больше событий происходит, чем там за год. Поэтому считают: «Зима, лето – год долой, восемь пасок и домой».
Богата лагерная жизнь фольклором. Тут уж российская душа вся нараспашку, без цензуры, так сказать, и поэтому правдивая. Все условия для творчества имеются: времени уйма, голод для художника важен – присутствует. Лишения, страдания – через край.
Как-то молодой козлёнок, вернувшись с вахты с обещанием досрочного освобождения, напел такую песню кричалочку:
Жизнь у нас полегче адской, это только на «Двадцатке»,
Хочешь умереть со скуки, приезжайте в «Семилуки»,
Если хочешь хапнуть горе, приезжайте в «Кривоборье»,
Козьих рог увидеть блеск, это к нам в «Борисоглебск»,
Если духом не упал, в «Перелёшино» попал,
Коль смиренья не достиг, только в «Россоши» притих.
Приехал из больницы дед Пионер, Борис Борисыч. Поднялся в отряд, шконка (нара) его родная дожидалась. В отряде праздник, Пионер приехал!
Принесли сидорок, в проход поставили. А деда всё нет. Вышел я в локалку, смотрю – канает с бадиком (тростью) через плац к калитке, мелко семенит. Вокруг него свита из бродяжни, сопровождают.
Зашли в барак, в первую секцию. Народу собралось… Поставили чифир, купец. Достали сладости, конфеты. Что было – всё на стол, надо встретить старого каторжанина. Кто-то подходит, обнимает Пионера, протягивает сигареты с «каблучком», шоколадку. Зажигалок надарили, чая всяко-разного – оказали внимание старику.
Расселись, принялись пить чай…
– Ну что, дед, какие новости? – спрашивает кто-то.
И дед начинает рассказывать… говорит с каждым его языком. С Бедным о серьёзном по строгому, с Буромой по очень строгому. С пацанами по-пацански… Кого-то ругает, кроет последними словами, кого-то хвалит, радуется, смеётся.
Потом принимается выслушивать лагерные новости. Делает серьёзный вид, слушает внимательно, хотя всё и так знает, в больнице новости из Кривоборья никуда не деваются.
