По узкой тропинке александрийцы ехали гуськом, молча, настороженно вслушиваясь в лесные звуки и шорохи. Когда решили, что отъехали от моста уже достаточно, свернули напрямик к берегу. Лошади осторожно, небыстро ступали по мягкой, набухшей от сырости почве, проваливаясь кое-где выше бабок.
– Болота здесь, ваше сиятельство. – Чернявский подъехал к Мадатову ближе и говорил вполголоса. – Вы таких, должно быть, еще не видели.
– Под Петербургом случалось.
– Да, там, я слышал, тоже места не сухие. Но здесь – дивизию затянет, и концов даже не сыщешь. Ни штыка, ни сабельки, ни хвоста конского не найдешь.
Валериан с интересом и невольным отвращением посмотрел, куда показывал плетью Фома. Далеко-далеко на север тянулись заросли мелких, белесоватых сосенок, тощих березок; треть из них высохшие, остальные чахли и готовились умереть рядом с соседками. Кочковатую землю покрывали трава и мох, когда-то зеленые, а теперь побуревшие после октябрьских утренников. Пахло прелью, отравой, предательством, гибелью. Страшно было подумать, что кто-либо может решиться ступить на зыбкую эту поверхность.
– Здесь еще ништо, держит. Коню, конечно, никак, а человек прошагает. А дальше, должно быть, трясина. Ковер травяной вершка два с половиной, и вода – темная, холодная, а под ней топь. – Унтер-офицер Тарашкевич держался с другого бока батальонного командира и решился заговорить сам, видя, с каким любопытством слушает полковник пояснения Фомы Ивановича.
– Ты здешний? – спросил Мадатов, оглянув светлого Тарашкевича, у которого даже брови были белесы.
– Чуть подалее, у Мстиславля. Там тоже болота знатные.
Едущий первым гусар поднял руку, все замолчали и остановили коней.
– Река, ваше превосходительство. Дальше пешим бы надо.
Втроем они прокрались к берегу, стараясь ступать неслышно, осторожно раздвигая кусты, ежась, когда с не облетевших еще листьев падали за шиворот крупные холодные капли. Березина здесь была поуже, но текла также неспешно. Льдины тянулись одна за другой по черной воде, слегка поворачиваясь, когда течение вдруг подталкивало их к берегу. На той стороне также стоял высокий густой кустарник, за ним над цветными шатрами берез, осин, ясеней то и дело возвышались зеленые пирамиды огромных елей. «Десятое ноября, – вспомнил Валериан сегодняшнюю дату, – недолго осталось лесу красоваться и шелестеть на ветру».
– Чуть прибавит морозцу, и станет река крепко-накрепко, – ответил его мыслям Тарашкевич.
– А болота, – обернулся Валериан, – болота тоже замерзнут?
– Это уж нет, – покачал головой Тарашкевич. – Такого мороза, чтобы топи наши схватились, еще не придумано…
Через два часа Мадатов уже сидел в палатке Ланского.
– Реку французы перейти, пожалуй, способны, – докладывал он свои соображения генералу, Приовскому, трем штабам, адъютанту Новицкому. – Река неширокая – саженей всего пятьдесят, и течет очень неторопливо. Местами просто стоит. Должно быть, и неглубокая, но дно верно топкое, как берега. Конница перейдет, пехоту надо перевозить.
Ланской хмыкнул:
– Да, это тебе не Болгария летом. Сейчас мокрым не повоюешь. Стало быть, больших сил неприятеля нам на этом берегу ожидать не приходится.
Валериану показалось, что в голосе командира мелькнуло легкое сожаление. Но, скорее всего, он ослышался. Слишком опытен был Ланской, чтобы нарываться на лишнюю, тем более неравную стычку.
– Что за дороги? – спросил Приовский.
