Так же легко, с первого раза, запомнил ты когда-то: «Я помню чудное мгновенье…», «Ромашки спрятались…» и «Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать?».
Такая же петрушка – с мелодиями.
Когда услышанный только что мотивчик, – в том числе и сыгранный тобой самолично по нотам (на рояле, клавесине, саксофоне, акынском сазе, английском рожке или даже на «эсной» тубе) – понятен, он приклеивается сходу и намертво. И никакие ноты – для исполнения этой песенки в дальнейшем – уже не нужны.
Увы, любовь прошла!
Всьо-аддам-есльы-тебьа-этта-ащасльывьыт…
Любовь – величайшее заблуждение человечества.
Глупость.
Мыльный пузырь.
Идолопоклонничество.
Не изживаемый пережиток нашего языческого прошлого.
Каждый смертный – от правителя до нищего – прошёл через это.
Любовь! – что может быть глупей, наивней и смешней?
Озноб, лихорадка – естественная реакция организма на заражение. Душераздирающий крик – реакция на неимоверную боль.
Любовь – это безусловный рефлекс организма на красоту.
…«Спасёт ли мир красота?».
С таким же успехом задам тебе вопрос:
Спасёт ли мир мишура? Уберегут ли мир тонкие золочёные нити, эти ёлочные украшения, хрупкая позолота, внешний лоск?
Красота – мишура.
Точёный носик, гордо вскинутая бровь, губки-вишенки, зубки-яхонты – как витийствуют поэты…
Красота – до первой бородавки. До первой проклюнувшейся волосинки над губой – предвестника старушечьих усов – под точёным носиком. До первой морщинки на щеке, до первого второго подбородка. Промчится время – облетит позолота, погаснет любовь.
Ах, извини, читатель!
Мир спасёт не красота плоти? Мир спасёт красота души?!
Такая же мишура. Как и телесная. Широкие улыбки, душа нараспашку:
– Прошу вас – проходите!
– Только после вас!
– Нет, сначала вы!
– Нет, вы…
До первой давки у буфета, до первого взрыва на стадионе или в метро.
Хотя, какой там взрыв?!
Не нужно ни взрыва, ни давки на входе.
В безлюдном коридоре – новый Добчинский услужливо забежит вперёд Бобчинского, дабы растворить пред оным дверь. Молвит с подобострастием: «Сделайте, Пётр Иванович, одолжение – пройдите первым!». Пропустит и даже любезно подтолкнёт Пётра Ивановича вперёд, не забыв подставить при этом откровеннейшую, всепрощающую ножку. И лишь тогда, – выказав непременное почитание соискателю, – перешагнёт чрез его распластанное тело.
Всьо-аддам-есльы-тебьа-этта-ащасльывьыт…
Феномен этой музыкальной головоломки заключался в том, что, когда она звучала на фоне битловского «Бабилона», то воспринималась – со стороны! – как весьма симпатичный мотивчик. И даже более того, – как его, «Бабилона», украшение.
В процессе же непосредственного воплощения головоломки в звук – судорожного всматривания в нотную заумь, непрерывного отсчёта длительностей и дёрганья струн (дутья в саксофон, нажимания клавиш), – уследить за музыкальной мыслью, скрытой в шифрограмме, было невозможно.
Всё отдам!
Понимание приходило каждый раз уже потом, когда мы прослушивали этот кусок «чужими ушами» – на кассетном магнитофоне «Маяк», переделанном умельцем Электрошуркой в ревербератор.
Во имя чего, за какие прегрешения выпали на нашу долю эти тяжкие испытания?
Увы – «Ларчик просто открывался».
Прошу не подумать, что «Ларчик» – это Ларка Жукова, жена нашего Электрошурки.
Ларчик сходу врезала бы мне по уху, отзовись я о ней подобным образом.
Нет-нет! Под легко открывающимся ларчиком следует понимать не Лариску, готовую в любое время суток наставить Шурке рога, а небольшого размера ларец.
