В один миг счастливая жизнь Алексея Соколова превратилась в кошмар. Его отправили на север. В царство вечной мерзлоты, боли и отчаяния. Туда, где надежда умирает быстрее, чем наступает рассвет.
Запах мерзлой лиственницы и гнилой рыбы въелся в легкие глубже каторги. Алексей помнил этот запах, он преследовал его во сне и наяву, с тех пор, как его выгрузили из вагона-телятника на этой проклятой земле. 1947 год.
Солнце, если его вообще можно было так назвать, висело низко над горизонтом, словно застряв в ледяном плену. Бледный диск, едва способный пробить пелену морозного тумана, бросал на снег мертвенно-бледные отсветы, превращая бескрайние просторы в безмолвное царство льда и мрака.
Холод, пронизывающий до костей, ощущался не только физически, но и ментально. Он сковывал дыхание, заставлял кожу покрываться мурашками, а мысли – замедляться и тускнеть. Ветер, свирепый и безжалостный, нещадно хлестал по лицу, проникая под одежду, вымораживая конечности. Он завывал в расщелинах замерзших бараков, словно оплакивая обреченных.
Зима здесь властвовала безраздельно, круглый год. Лето – лишь короткий миг, когда солнце пыталось согреть землю, но даже тогда морозные ночи напоминали о своем безграничном могуществе.
Алексей, закутавшись в рваный бушлат, по колено в снегу, тащил на себе бревно. Каждое движение давалось с трудом. Дыхание вырывалось изо рта густым паром, тут же обмерзая на бороде. Его руки, обмороженные и потрескавшиеся, почти не чувствовали веса.
Впереди, спотыкаясь, шел старик, едва волоча ноги. Лицо его было изрыто морщинами, а глаза смотрели куда-то вглубь себя, словно пытаясь найти там хоть искру тепла. Обращаясь к Алексею, он произнёс хриплым голосом:
– Далеко еще, Алексей… до лесоповала?
Алексей с трудом переводит взгляд на старика. Губы его синеют от холода.
– Не знаю, дядя Егор… Сам уже дорогу не вижу… Да и какая разница… Он сплевывает на снег, и слюна мгновенно превращается в ледышку.
Внезапно, сзади раздается грубый окрик.
– Шевелись, падаль! Что встали?! Работать надо, а не сопли морозить! Охранник начал подгонять их прикладом винтовки.
Алексей, стиснув зубы, снова упёрся в бревно. Нельзя останавливаться. Если упадешь, замерзнешь насмерть.
У костра, скудно горящего в центре лагеря, сидели несколько человек, пытаясь согреться. Их лица измучены, а глаза пусты. Один из них, молодой парень, что-то тихо напевал себе под нос.
– Светит месяц, светит ясный… не видать ни зги…
К нему подошёл старый зек, с татуировками на руках.
– Заткнись, сопляк! Нечего выть.
Парень опустил голову и замолчал. Алексей, проходя мимо, бросил на него сочувствующий взгляд. Он помнит, как сам пел песни в Ленинграде, до ареста. Теперь это казалось сном.
Вечером, в бараке, Алексей, свернувшись калачиком на нарах, пытался заснуть. Но холод и голод не дают покоя. Он закрывает глаза и видит Нину и Ирочку. Их счастливые лица. Теплый дом. Запах пирогов и жареной картошки.
Каждый день он шёпотом повторял одни и те же слова:
– Я вернусь… Я обязательно вернусь…
Но ледяной ветер завывает за стенами барака, заглушая его слова, словно говоря, что надежда умерла вместе с теплом и светом на этой проклятой земле.
Небо, серое и хмурое, редко радовало глаз яркими красками. Часто оно было затянуто густыми тучами, из которых сыпал мелкий колючий снег, превращавший мир в бесформенную белую пустыню. Иногда, в редкие ясные дни, можно было увидеть северное сияние – призрачные всполохи зеленого, синего и фиолетового цветов, танцующие в небесах, как насмешка над суровой реальностью.
