В детстве Джон верил, что самая страшная вещь – это смерть. И самая ужасная вещь, которую ты можешь сделать, – это убить.
Но после того как эта черта была пройдена, сердце Джона словно застыло. Его ничего не трогало и не пугало. Иногда ему даже казалось, что он может контролировать эту пугающую часть мира. Он думал, что он имеет власть над чем-то. Это так, будто он знал, что где-то там никого нет. Нет того, кто смотрит и перед кем придётся потом отвечать.
Но сейчас там, за этой чудовищно хрупкой дверью, обреталось то, что одним своим существованием отвешивало звонкую пощёчину, приводя в чувства. Есть что-то большее, чем человек, чем его глупые, наивные мысли и убеждения… И вот теперь становилось действительно страшно. Просто жутко. После того как ты, уверенный в своей безнаказанности, совершал безоглядно то, что от тебя ждали люди, такие же слепые, как и ты…
Остаток дня Джон Хёк просидел на земле, подпирая спиной заветную дверь. Мимо пробегали, спеша по своим делам, чёрные жуки, с шуршанием заползая в щель под дверью. Джон сначала замечал каждого, затем попривык, но так и не расслабился, прислушиваясь к звукам, изредка доносившимся из комнаты.
Каждый новый шорох сбивал цепочку навязчивых мыслей, без остановки крутившихся в гудящей голове Хёка.
Солнце появилось в прямоугольнике неба, очерченного стенами особняка. Появилось и так же исчезло, пройдя по диагонали. Начало смеркаться. А начальник охраны всё сидел на земле, только теперь он, не стесняясь, вытянул ноги и, откинувшись на дверь и запрокинув голову, рассматривал звёзды, появляющиеся в тёмно-синем прямоугольнике неба, зависшего над таинственным садом. Джон думал о вечном. Не хотел, но думал. Внутри, в его душе ничего не ломалось, просто словно проклёвывалось и разрасталось. Расцветало.
Он услышал шаги ещё до того, как высокая фигура отделилась от пряной темноты. Он успел вскочить и хоть как-то встряхнуться. Даже пару раз сам себе отвесил пощёчину, чтобы выбить странное и вместить обычное. Успел. Выдохнул.
– Президент, – начальник охраны поклонился, приветствуя главу клана.
Виктор остановился перед Джоном, тот поспешно отступил, чтобы пропустить президента.
Ли Гон выглядел уставшим. В неверном свете жёлтого фонаря его лицо вырисовывалось чересчур бледным и заострённым, а глаза и вовсе выглядели чёрными провалами. Ли Гон кивнул другу и, прежде чем отодвинуть засов, спросил:
– Ты накормил её?
Джон Хёк утвердительно кивнул:
– Тарелка пшеницы и стакан воды…
Что-то изменилось. Начальник охраны понял это ещё до того, как договорил, поэтому замолчал прежде, чем прозвучало еле уловимое:
– Я же просил накормить её.
– Но…
– Накормить нормальной едой. – Голос звучал тихо, но от гнева, который ощущался упругими волнами, толчками исходившими от взбешённого президента, волосы на голове Джона встали дыбом.
– Жду тебя через пять минут с полноценным ужином, – припечатал Ли Гон и скрылся за жалобно скрипнувшей дверью.
– Слушаюсь, – козырнул уже в закрытую дверь Джон и рванул выполнять приказ.
Да, Виктор устал, но устал не от навалившихся дел. Мужчина устал от своих эмоций, которые разрывали его на части, – желание вернуться в тайную комнату и страх перед теми его тёмными мыслями, которые пока поутихли, но кто знает, что произойдёт, когда Виктор вновь переступит порог тайной комнаты?
И вот, шагнув через порог в пространство, до краёв наполненное её присутствием, глава корпорации нервно выдохнул и всем телом ощутил, как за спиной глухо захлопнулась дверь.
