Водопадов мы знали немало.
Для маховиков хватило бы дуба или сосны и железа для ободов. Нет, маховики тоже не представляли трудности.
Но вот кирпич… Если взять, скажем, кирпичи объёмом по шестьдесят четыре кубических дюйма5, то наша луна – пускай даже и полая – потребует в точности двенадцать миллионов кирпичей.
Одного только кирпича надо на шестьдесят тысяч долларов!
Одного только кирпича – на шестьдесят тысяч. Ввиду данного обстоятельства план по постройке Кирпичной луны оставался недосягаемым идеалом ещё семнадцать лет, преобразивших нас из мальчишек в мужей. Шестьдесят тысяч долларов – и только за кирпич! Ведь студентам, не оплатившим ещё полностью годы обучения, не могущим даже помыслить разжиться прелестным маленьким эльзевиром6 на аукционе, который Джон Смит с сыновьями даже не сочтёт за ценность – бедным студентам шестьдесят тысяч долларов столь же немыслимы, как и шестьдесят миллионов сестерциев. Кларк, заверь, сколько будет шестьдесят миллионов сестерциев в ракушках каури? И сколько в валюте, пока золото держится на 1,371/4/? Верно, и даже больше. Но полно, что-то я забываюсь!
Итак, что касается нашего повествования, проект по созданию Кирпичной луны являл для нас идеал столь же великолепный и далёкий, как ныне сама Кирпичная луна, занимающая в тихую полночь, пока я пишу эти строчки, плечо Ориона над южным горизонтом. Но не будем забегать вперёд. Позвольте, как пишут в десятицентовой серии Бидла7, вернуться к течению событий.
Прошло семнадцать лет, и мы больше не были мальчишками, хотя не ощущали себя никак иначе. Я, к примеру, по сей день не могу зайти ни на собрание, ни в синод без зудящего беспокойства – а что если присутствующие вычислят под личиной бородатого господина юнца-переростка, неким образом раздобывшего себе фрак и цилиндр? И если случится подобное и меня вытолкают в шею с заседания как самозванца, не подведёт ли итог благоразумная публика, рассмотрев все факты: «Устранён заслуженно»? Размышления об этом помогли мне преодолеть не одно затянувшееся заседание, грозящее полным упадком духа. Как там говорил один мой посыльный?
«От долгого сидения плющится сидение.»
Но хватит толочь воду в ступе!
Итак, и на этот раз без промедления: семнадцать лет спустя дорогой Оркатт вошёл в моё жилище в Нагуадавике. Мы не виделись с самого нашего расставания в Кембридже после выпуска. Он изменился – и в то же время остался прежним. Улыбка была та же, тот же голос, то же участие в лице, когда я заговорил о своих бедах, и то же детское озорство. Но определённо он носил другой пояс и другие панталоны, и его гладкий подбородок прятался за широкой бородой, а если он что-то и весил, то сущие фунтов двести8. О, что за чудесные деньки то были, прямо как старые добрые времена! Мои счастливые воспоминания о Нагаудавике. В издательском комитете «Сендемениан Ривью» меня тогда представлял заместитель, так что я позвал Оркатта подняться в мою скромную студию и побеседовать о былом. Полли вошла с веранды и сделала нам чай. Мы проговорили до девяти-десяти вечера, и тогда дорогой Оркатт спросил, вспоминаю ли я Кирпичную луну. Вспоминаю ли? Конечно же! И даже не вставая с кресла, я протянул руку и достал из ящика стола альбом с чертежами, служившими мне «третьим»9 всю зиму. Оркатт просиял. Он быстро, но внимательно пролистал альбом и сказал:
«Я так рад! Я и думать не смел, что ты забудешь. Также я навестил Бреннана, и Бреннан тоже не забыл.»
