Юность, со всеми ее соблазнами, заботами и новыми увлечениями отодвинула монетки сначала на второй план, а затем они и вовсе исчезли в круговороте повседневности. Исчезли для того, чтобы неожиданно появиться спустя много-много лет…
Нумизматический, впрочем, как и любой другой, рынок был в Москве всегда. Конечно, официально его не было, как и любого другого чуждого социализму явления, но реально он существовал десятилетиями. Власти, со свойственной им привычкой давить всякое проявление свободы, рынок зажимали и третировали, а иногда даже шли на крайние меры, подводя наиболее ярых нумизматов под уголовные статьи. Но запретный плод тем слаще, чем труднее до него добраться.
Вечерами, после работы, Лёвкин не спешил возвращаться в свою пустую квартиру, а садился на троллейбус и, проехав две остановки, оказывался на знаменитой нумизматической толкучке близ Киевского вокзала. Разглядывая монетки и прочие редкости, он чувствовал, как медленно и неотвратимо просыпается в нем его детское увлечение.
Это был совсем другой мир. Гораздо более светлый и обширный, чем тот вакуум, где он прожил последние несколько лет. Люди, толкущиеся вокруг него, разумеется, не все были нумизматами, преданные монеткам и душой и телом; хватало среди них и обычной «фарцы» и «кидал» и прочей неизбежной на любом рынке шушеры, но это не смущало Лёвкина. Он принимал любые условия игры именно потому, что стремился в эту игру играть.
Пути назад не было. Он понял это не скоро, но понял с каким-то странным облегчением. Всё ещё посещая свою осточертевшую до зубовного скрежета работу, он все больше и больше отдалялся от нее, постоянно, мыслями, душой, пребывая там, на крошечном клочке асфальта, зажатом с одной стороны гранитным берегом Москва-реки, а с другой, таким же гранитным боком хмурой сталинской многоэтажки…
А потом, на несколько лет, этот пятачок асфальта стал его основным местом работы. Увлечение, как того и следовало ожидать, переросло в бизнес. Знакомства – в прочные деловые связи и, в результате Лёвкин стал тем, кем стал. И теперешнее его положение лишь подтверждало то, что он всегда знал и во что, сначала смутно, а затем и всерьез поверил – он другой. Он не бессловесный рабочий муравей, он понимает смысл жизни и у него есть в этой жизни цель. И почти сбывшаяся мечта…
Громоздкая корма «мерседеса» замерла прямо перед облупленным носом его «копейки». «BRABUS» прочитал Лёвкин еле заметную, но много говорящую, надпись на крышке багажника. «Надо же!» приятно удивился он: люди, раньше стоявшие с ним бок о бок на пятачке, разъезжают теперь на таких вот машинах. Простой, не тюнинговый, «мерседес» они уже и за машину не считают.
Не спеша выйдя из своей «копейки» он уверенно потянул на себя плавно распахнувшуюся дверцу и погрузился в царство дорогого дерева и пряно пахнущей кожи. Там его уже ждали…
* * *
– Смотри, – Соломатин веером разложил перед Потаповым пачку долларов – Процесс пошел!
– Надо же, – улыбнулся Потапов, – не обманул твой Лёвкин.
– Что он, дурак что ли нас обманывать?! Он же озолотится теперь.
– Думаешь, эта фитюлька больше стоит?
– Раза в два, как минимум. Иначе, стал бы он с нами связываться.
– Может, мы дешево отдали? – неуверенно предположил Потапов.
– Может и дешево, – согласился Соломатин. – Но, с другой стороны, в Лёвкине я уверен, он человек проверенный, поэтому лучше работать с ним. С ним, понимаешь, спокойнее.
