5
В полицейской части самые нужнейшие дела решались, начиная с восхода солнца. Из подвала выводили захваченных во время облавы мошенников и воришек самых разных мастей и предъявляли грозному начальнику, который определял их судьбу. Нарушителей спокойствия, гусекрадов, любителей пошарить в чужих кладовках, чуланах и погребах, базарных воришек и другую разгульную и воровскую мелочь, разложив на доске между двух козел, нещадно секли розгами и выбрасывали со двора за ворота. Более серьёзных преступников после порки отправляли обратно в подвал на допрос к умельцу следственных дел. К полудню в полицейском участке воцарялась тишина, которую нарушали только зудение зелёных мух и стоны людей из подвала.
Борзов и Слепцов подъехали к полицейской части как раз в то время, когда последний высеченный воришка был вытолкнут на улицу, а мордатый полицейский с лязгом и скрежетом закрывал засовы ворот.
– Тут розгами жалуют и не скупятся, – поёжился Слепцов. – Как бы и нам под них не угодить.
– Положись во всём на меня, – сказал пиит, охлопывая кафтан от дорожной пыли. – Однако наобум мы не пойдём. Надо разведать, как в сем неприступном месте золотят начальству руку. Вот, кстати, и местный ярыжка поспешает.
И Борзов в несколько шагов догнал шедшего мимо них полицейского служителя, пошептался, сунул ему подношение и махнул рукой Слепцову.
– Пойдём, Яков, всё оказалось просто.
– Ну, и как здесь взятку берут? – заинтересовался Яков. – Как бы впросак не попасть.
Они поднялись на крыльцо и по коридору зашли в комнату, где стояли посетители, один явно купчик, другой (это Борзов сразу определил по исходившему от него запаху) был колбасник, но явно не немец, а русак. Дверь начальственной комнаты отворилась, из неё, часто кланяясь, выпятился человечек и, перекрестившись, выдохнул:
– Кажись, пронесло!
Купчик с завистью посмотрел на счастливчика и стал открывать дверь комнаты, а навстречу ему раздалось:
– Тебя-то, аршинника, мне и надо!
Поначалу из кабинета еле слышно доносилась частая скороговорка купчика, который умолял полицейского офицера «войти в его положение», «пощадить», «не оставить детей сиротами», но этот поток жалких слов прервал громыхающий рык и такая замысловатая и непотребная ругань, что пиит восхитился и почувствовал гордость за необъятное богатство русского наречия. Затем послышался шлепок, как веслом по воде, и на пороге, прикрывая щёку ладонью, появился купчик.
– Что, Иван Маркелыч, крепко не в духе? – подскочил к нему колбасник.
– Свиреп, как янычар. Но помиловал.
– Нет, я сегодня к рандеву с ним не готов, – скривился колбасник и опрометью кинулся на выход.
Борзов встряхнулся, набрал полную грудь воздуха и потянул на себя дверь. Входить к начальству он наловчился и ступил в комнату твёрдым шагом, щёлкнул каблуками и с нотками подобострастия в голосе чувствительно произнёс:
– Желаю здравия вашему высокоблагородию!
Офицер был знатный человековидец и сразу определил, кто перед ним стоит.
– В чём твоё прошение? – сказал он, обволакивая Борзова туманным взором.
Борзов шагнул к столу.
– Извольте ознакомиться, ваше высокоблагородие, вот отпускной паспорт солдата гвардейского Преображенского полка Степана Кроткова.
Полицейский офицер взял паспорт, прочитал его и спросил:
– Что этот солдат набедокурил?
– Хуже, ваше высокоблагородие, сей солдат почил в бозе.
– При чём здесь полиция? – удивился офицер. – Это дело полка – хоронить своего солдата.
