– Пока мы сделали полдела, – объявил Слепцов. – Главная трудность ещё впереди.
– Какая трудность? – Кротков сел в гробу и стал из него вылезать.
– Лежи там, куда тебя положили! – Художник ухватил гвардейца за ворот. – Лежи в гробу и не шевелись, даже если тебе нос начнут отрезать! А мы побежим в полицейскую часть, надо подорожную выхлопотать на доставку покойника к месту погребения в синбирскую провинцию.
– Надо же! – удивился пиит. – И покойнику надо иметь казенные бумаги.
– Я мичману Синичкину по всей форме выправил подорожную, и его никто не остановил. Но для этого нужны деньги.
– И много? – почувствовав опасность своему кошельку, Кротков опять сел в гробу.
– Перестань прыгать туда-сюда, гроб разломаешь! – рассердился Слепцов. – Нужно рублей пять. Если управимся дешевле, остаток я верну.
– Черт с вами, грабители! – Кротков отдал деньги. – Вот вам восемь рублей, на сдачу купите вина. Какие похороны без поминок!
Борзов и Слепцов отошли к мольберту, где художник, гримасничая и размахивая руками, стал втолковывать пииту, что говорить в полиции. Их жаркое собеседование прервал скрип двери. На пороге, сняв шапку, стоял Сысой.
– Барин! Барин! – позвал мужик. – Ты что, уже в гробу лежишь?
– А тебе какое дело, болван, лежу я там или стою? – отозвался Кротков. – Зачем явился без зова?
– Дозволь к обедне сходить, уже благовестят.
– И не вздумай! Сейчас повезёшь господ, куда они повелят.
Сысой ещё недолго постоял на пороге, повздыхал и выпятился за дверь.
Художник и пиит тем часом оделись, почистили сапоги и подошли к Кроткову.
– Ну-с, мы готовы идти на приступ полицейской части, – важно сказал Борзов.
– Как бы вас там не повязали, – засомневался Кротков. – Рожи обвислые с перепоя, перегаром смердит. А в полиции служит народ дошлый, враз по вашему виду поймут, что вы ещё те затейники, какие им в тюрьме как раз и нужны.
– Не беда, что с похмелья, беда, что похмелиться нельзя, – сказал Борзов. – Враз поймут, что мы из кабака явились, а свежепьяных полиция не любит, могут и запереть для протрезвления в холодную…
– Хватит, Калистрат, разговоры разговаривать, – перебил пиита Слепцов. – Давай, Степан, свой полковой паспорт, без него подорожную не выпишут.
– Вы с паспортом поосторожнее, – сказал Кротков. – Если потеряете, другого не дадут. В полку меня сейчас магистратские служители подстерегают.
Услышав, как забрякал засов и скрипнул ключ в ржавом замке запора, Степан с облегчением вздохнул. Он пошевелился, поднял одну руку, другую, повернулся на бок, поковырял ногтем сучок в боковой доске. Вставать ему не хотелось, на овчине лежалось и легко, и покойно. «Гроб не такое уж плохое место для спанья, – подумал Кротков. – В нём клопов нет, не то что в солдатской избе, там чуть задуют свечу, так эти твари полчищами идут на тебя со всех сторон и сыпятся с потолка. А тараканы? Говорят, что на Руси их прежде не бывало, лишь после Семилетней войны они на солдатах пришли из Пруссии. Мы Берлин взяли, а прусские тараканы – Петербург. Презабавная история, надо будет Борзову о сем поведать. Пусть пиит намарает пьеску о взятии русской столицы тараканами. Они ведь, поди, и на царском дворе бегают, и на государынино ложе запрыгивают, и по самым важным бумагам шныряют… А в гробе чисто, только в нём и есть человеку покой».
Кротков подсунул под голову овчинный рукав и, посапывая, погрузился в сонное небытие.
