Кротков достал из кармана карты, запечатанные в бумагу, и протянул их товарищу. Калистрат постучал колодой о край стола, он это всегда делал, выходя на игрецкий промысел.
– Погоди, – спохватился Кротков. – Спроси свою хозяйку, может она сдаст мне какой-нибудь чулан для жилья, пока я подыщу себе место.
– Не забивай себе голову! – воскликнул Борзов. – Идя на дело, о таком не должно думать. Живи в этой комнате, а здесь я хозяин.
– Как не забить, когда спрятаться надо! – в отчаянии воскликнул Кротков. – Сон намедни мне был: явился ко мне магистрацкий канцелярист с Зигерсом и объявил: «У меня сыскная за вашим благородием, и мне велено по силе вексельного устава взять вас в магистратский суд. Извольте посмотреть, сыскная подлинная, а заручена ратманом и секретарём. Ступайте с нами, ваше благородие, без отговорок!» Вот такой ужас, Калистрат, привиделся, а ты говоришь, что забыть всё напрочь.
К трактиру Сомова они шли, сторонясь людных улиц, где в обеденный час рисковали встретиться со своими недоброжелателями, а таковых у Борзова и Кроткова имелось предостаточно, ибо они вели жизнь шумную и всяких непотребств не чурались. Бывало, их тузили, и они в долгу не оставались, поэтому к трактиру подкрались с оглядкой. Калистрат был предусмотрительным, он встречу с будущими жертвами картёжного азарта назначил на обед, когда в трактире питухов и игроков не было, в этот час в нём заседали купцы и другие торговцы, которые полдничали и гоняли чаи с баранками и комковым сахаром вприкуску.
Трактир помещался в громадной рубленой избе, построенной уже на новый лад: с большими окнами и островерхой, на немецкий манер, кровлей. На первом этаже был собственно сам трактир, где пили и ели, а на втором этаже имелись комнаты для приезжих.
– Давай, Калистрат, сегодня не жадничать, – сказал Кротков, поднимаясь на крыльцо. – Возьмём рублёв по сто с каждого и простимся.
– Игра покажет, – пожал плечами Борзов. – Вдруг они восхотят проиграться догола.
На входе к гостям метнулся половой с полотенцем через руку и в белом переднике.
– Желаю здравствовать вашим сиятельствам!
– Как жив, Кузька? – Калистрат потрепал полового по щеке. – Заметь, Степан, это первейший пособник нашей греховной страстишки.
– Мы люди тёмные: не знаем, в чём грех, а в чём спасенье, – поклонился Кузька.
– Молодые господа, что вчера прибыли, наверху?
– Только что сюда спускались, вашу милость спрашивали, – лукаво осклабившись, донёс Кузька.
– Мы поднимемся к ним, а ты тотчас подай нам водочки, пива английского, селёдочки, капустки, грибков, впрочем, ты сам знаешь.
По крутой лестнице они поднялись на второй этаж, где Борзов огляделся и решительно постучал в дверь угловой комнаты. Тотчас из неё донёсся приглашающий возглас. Близ порога гостей встретили два молодых человека, чьи щёки едва ли были знакомы с бритвой. С Борзовым они поздоровались радостно, чуть не обнялись, а увидев следовавшего за ним в преображенском мундире Кроткова, кандидаты в гвардейцы заметно смутились, но Калистрат мигом избавил их от неловкости.
– Знакомься, Степан! Это гвардейцы-новики Саврасов и Гордеев, прибыли в полк прямиком из своих пензенских усадеб.
Молодые смотрели на Кроткова, как на давно чаемую невидаль, они впервые вблизи видели преображенский мундир, и он их ослепил, хотя был изрядно помят, а кое-где и заштопан.
Неловкость положения спас расторопный Кузька, явившийся в комнату с подносом, на котором стояли штоф очищенной водки, четыре кружки тёмного английского пива и блюда с острыми закусками. Борзов сгрёб со стола валявшиеся на нём вещи приезжих и бросил на лавку.
