Клара из 9 «Б». Повесть о школьной любви - страница 6

Я уходил с тяжёлым сердцем. Мне уже доводилось видеть подобные травмы. Как правило, они случались из-за некачественной разминки или повышенные нагрузки на перетруженные мышцы и связки, не успевшие восстановиться. Внутренне я твердил, как мантру: «только бы не полный разрыв, только бы не полный разрыв». Мне до смерти хотелось остаться с Кларой, но выдавать себя я не посмел. И просто поплёлся на русский. На миг вспомнилось рассерженное лицо Алки, но я просто отмахнулся. Я мог думать только о Кларе.

Русский, химия, английский, две математики, биология. Я должен высидеть все уроки спокойно, ничем себя не выдавая, но все мои мысли крутились вокруг Клары и её травмы. Странное дело, только вчера я осознал к ней свой интерес, а сегодня это ЧП на физре привязало её ко мне сильнее, чем месяцы совместной учёбы. Я хотел быть рядом с ней и травить дурацкие спортивные байки про быстрые исцеления после падений, только бы видеть эту изящную шею и зелёные с медовыми крапинками глаза.

Алка после физры почти со мной не говорила. Мы сидели вместе с восьмого класса, но эта тишина отличалась от привычной. Молчание походило на черноту воронки, оно тянуло, саднило, ныло. Я хотел было сразу же поговорить о произошедшем на физре, но Татьяна Георгиевна устроила тренировку ОГЭ, так что мы все пыхтели над очередным вариантом пробника.

Подперев голову рукой, я лихорадочно писал ответы и ни о чём другом думать не мог. Апрельское солнце нагло лезло в окна, дразнило, ослепляло, но весь класс полностью погрузился в работу. Лишь когда моцартовский звонок оповестил нас, что урок окончен, мы с большой неохотой сдали свои листы: многое сделать не успели.

– Алла, погоди, я хочу объясниться, – догнал я Синичку, которая уже направлялась к выходу.

Она собралась как метеор, чего вообще почти никогда не случалось.

Её глаза зло сверкнули:

– Знаешь, Коробейников, ты козёл. Хочешь поговорить? Так давай поговорим, давай!

Мы отошли к окну в коридоре, Алка швырнула свою сумку на подоконник, и браслеты на её руках резко звякнули. Она повернулась ко мне и уставилась прямо в глаза:

– Меня бесит не то, что ты втюрился в новенькую, нет. Вообще пофиг. Меня бесит, что ты соврал мне! Припёрся на физру, чтобы посмотреть на её задницу, а сам мне сказал, что хочешь потренироваться. Ты в самом деле козёл, Пашка. Так что отвали и не говори со мной больше!

Серые глаза полыхали, она негромко цедила слова сквозь зубы, словно тоненькой струйкой вливала яд в бокал. Договорив, резко крутанулась к подоконнику, от чего её волосы хлестнули меня по плечам, взяла сумку и направилась к лестнице.

Я застыл, как дурак, с нелепой улыбкой на лице. Я давно заметил за собой, что как только на меня начинают орать или наезжать, я начинаю улыбаться. Это не значит, что мне смешно или я не раскаиваюсь, если прилетает по делу. Нет, я раскаиваюсь, сожалею, всё как полагается. Но от улыбки не могу удержаться. В этот момент я смотрю на человека, словно со стороны: как меняется рисунок его рта, как появляются новые гримасы и морщины злости, как ломается привычное лицо и чиркают воздух в угловатой жестикуляции руки. Я почти не слышу слов, всё внимание сосредоточено на новой физике собеседника. Вообще-то, это у нас семейное, поэтому дома все споры и ругань всегда заканчиваются смехом. Вот такая дебильная – и спасительная – черта.

Аллочка, конечно, была права. Я предал все годы нашей дружбы, нашу «одногоршечность». Я должен был ей сказать, что иду на эту чёртову физру, чтобы посмотреть на Каримову. Мы бы пошутили, и всё было бы как раньше. Но я не хотел свою симпатию к Кларе сводить к шутке и заочному глумлению. Мои эмоции были на тот момент туманные, неопределившиеся. Сейчас я чувствовал, что её травма заострила, оформила моё отношение к ней: я хотел быть рядом и совсем не хотел ни с кем это обсуждать. Даже с Синичкой.