И вот мы с ним, оправившись от комы,
Направились в ближайший ресторан…
И снова были эти – Юля с Томой —
И нас лечили от душевных травм.
Поговорить мешали музыканты.
Официантка, с оттопыренной губой,
Так плохо нас обслуживала с Данте,
Как могут лишь сотрудницы «райпо».
Вокруг сидели «мертвецы» и ели.
«Хм, трупы любят трупы на обед!‥» —
С усмешкой говорил мне Алигьери.
А уж ему я верил, как себе.
И пела «караочная» певица,
Пытаясь выглядеть взрослей и сексапильней.
Стреляли глазками невинные блудницы.
Базарили «крутые» на мобильный.
А Данте – заказавший к пиву крабов,
Ругал науку, крабов и прогресс…
И защищал евреев от арабов.
Я думал: «М-м, в политику полез!»
Он философствовал – о сразу двух Кореях,
О войнах, странах и задачах стран.
И защищал арабов от евреев…
И от грехов – последних христиан.
Потом переключился на поэтов,
Но суперлаконично – в двух словах.
«Всё это уже было, с кем-то, где-то!‥» —
Мелькнула мысль, пробив дыру
В мозгах.
Мелькнула мысль и улетела пулей.
Упал на скатерть красного бокал,
Куда-то подевались Тома с Юлей.
А Данте плёл про женский идеал,
Про меру и Божественность таланта.
Кричал что было сил мне – прямо в ухо.
«Пойдём! – сказал я. – Алигьери Данте!‥»
«Пойдём!» – сказал мне Алигьери сухо.
И вот мы на реке – и удим рыбу.
Каким нас ветром занесло сюда?!.
Я так ему и выпалил: «Спасибо!‥»
А что я мог ещё сказать тогда.
Скучней, казалось, в мире нет занятья,
Хоть и поймали пару пескарей.
Как вулканическую лаву, все проклятья
Я извергал на Данте и червей.
Спокойствие других себе дороже!‥
Но понемногу всё же я размяк,
И хоть хотелось скорчить Данте рожу,
Так не со зла, а как бы просто так.
И комарам и разным липким мошкам
Зловредно – я был рад, как на духу.
Потом уж мы в золе пекли картошку
И ели горяченную уху.
И так мы с ним смотрели на цветочки,
Как будто верили – трава заговорит!
По одуванчикам, по белым их комочкам,
Был путь в Божественное ярок и открыт.
Он говорил – про ангелов и небо.
Я говорил – про наш земной устой.
Он говорил, что лучше там, где не был.
А я, что лучше то, что под рукой.
Он жил в своём, придуманном им свете
И утверждал, что он насквозь всех видит.
А я ему – так сразу и ответил,
Так и сказал: «Пошёл бы ты,
Овидий!‥»
А впрочем – мне всё было безразлично…
А он, он нервничал, ругая насекомых,
И вдруг вскочил и вскрикнул: «Беатриче?!.»
Но это снова были Юля с Томой.
И всё испортили смешливые девчонки,
Хоть и дополнили изгибами телес.
Их шутки – у меня сидят в печёнках!‥
А Данте проявлял к ним интерес,
И углублялся с ними в тёмный лес,
И декламировал стихи о Беатриче…
И под купальники, смеясь, к обеим лез,
И земляникою лесной обеих пичкал.
Потом – он стал нырять
И утонул…
Все бросились за ним, его спасая!‥
Спасли и откачали… Он заснул.
Я прочитал над ним главу из «Рая».
В двенадцать дня,
У речки незнакомой
Я не читал заумней вариантов!
Уснули сном младенцев Юля с Томой,
Но был разбужен своим «Раем»
Данте.
Сказал он нервно: «Слышишь, никогда
Не смей – меня мне приводить в пример!‥»
Мол, «Рай» его – такая лабуда!‥
А я сказал: «Ну да уж,
Не Гомер».
