Эти запреты стали настолько органичными, что в какой—то момент Валентина и правда решила, что настоящая жизнь – это как школьный диктант: без ошибок, с подчёркнутыми буквами, без права на фантазию. Любые эмоции записывались на черновик. А потом рвались и выбрасывались. Даже не читая.
Она вспоминала, как в подростковом возрасте пыталась петь в ванной – тихо, чтобы никто не слышал. Как однажды нарисовала фломастерами девочку с розовыми волосами – и сразу же спрятала рисунок, испугавшись, что это «не по возрасту». Как в десятом классе ей понравился мальчик из параллели, но она так боялась выдать себя, что при его появлении начинала грызть ручку, как пёс, сделанный из напряжения.
Все эти мелочи, накапливаясь, сформировали привычку – быть правильной. Настолько правильной, что даже инопланетяне, сканируя земные формы жизни, в ней увидели идеальный инкубатор. Не женщину. Не личность. Не мечтательницу, не дурашку, не яркую, не смешную, не страстную. А сосуд. Удобный, надёжный, упрямо неистеричный сосуд.
И вот она стоит. Смотрит на себя. Не на инопланетное чудо, а на себя – девочку, которая так старательно училась быть правильной, что стала незаметной. Никому не нужной. Настолько, что первый реальный интерес к её телу возник у инопланетной особи.
– Вот и дожила, – пробормотала она. – Первый кандидат на близость – и тот не из нашей галактики.
На удивление, сказала это без злобы. Просто констатировала. И где—то глубоко внутри, под слоями самоконтроля и детской обиды, возникла пугающая, но странно тёплая мысль: а может, это и не худший поворот? Может, именно с чужой формы жизни начнётся её собственная?
Она тут же испугалась этой мысли. Потому что если она позволит себе хоть что—то принять – хоть каплю свободы, хоть тень любопытства – вся конструкция под названием «строгая девочка» рухнет. А что останется? Кто она тогда?
Перед зеркалом отражение ничего не отвечало. Оно по—прежнему было блеклым, замкнутым, критичным. Но что—то в нём дрогнуло. Может, просто лампочка мигнула. А может, внутри действительно происходили сдвиги. Небольшие. Почти незаметные. Как если бы в школьном диктанте кто—то впервые нарисовал сердечко над буквой «и».
Горячая вода текла по телу неспешно и вязко, будто кто—то смазывал механизм, давно застывший от ненужности. Валентина стояла в душевой кабине, как в стеклянной клетке, упрямо пытаясь найти в происходящем что—то обыденное. Гель для душа пах привычно – травами, чуть химозно. Потолок был тем же потолком. Шампунь стоял на том же месте. Всё как всегда. Кроме одного.
– Приготовьтесь, – раздалось в голове с доброжелательной прямотой. – Сейчас я слегка протестирую управление. Ничего радикального. Просто сенсорная настройка. Пассивный режим.
Руки задрожали, и не от холода. Слова «сенсорная настройка» прозвучали с такой научной невинностью, что на мгновение даже не вызвали тревоги. Но тело, в отличие от ума, уже что—то почувствовало. Лопатки напряглись. В животе разошлась слабая волна непонятного тепла, будто кто—то неслышно разжёг внутри свечу.
– Нет, – прошептала Валентина, схватившись за полочку, как за поручень в трясущемся трамвае. – Стой. Это моё. Я запрещаю.
В ответ – тишина. Но та, в которой кто—то уже делает шаг вперёд.
Руки соскользнули вниз, будто случайно. Пальцы коснулись кожи внизу живота – сначала с задачей намылить, затем, будто забыв об этом, остались там, разминаясь. Они двигались медленно, уверенно, будто вспоминали дорогу, по которой никто давно не ходил. Струя воды попала чуть выше, обтекая и давя, ровно в том ритме, который заставлял ноги предательски подрагивать.
