Книга Гусыни - страница 2

– Я думаю, счастье должно быть похоже на чертополох или крестовник. А несчастье – на экзотические орхидеи.

– Аньес, только идиотка может в это верить, – отрезала Фабьенна. – Но мы и так знаем, что ты идиотка.

Я не сказала тогда Фабьенне, что, по-моему, наше счастье должно быть похоже на голубей, которых держал месье Дево. Они улетали и возвращались, а то, что происходило в промежутке, никого не касалось. Наше счастье не должно быть укоренившимся и неподвижным.

Месье Дево: следует сказать несколько слов о нем. Он, как и Фабьенна, был в начале этой истории, но когда нам исполнилось по тринадцать, ему уже перевалило за шестьдесят. Подозреваю, что сейчас его уже нет в живых. Так и должно быть. Фабьенна мертва, а у него не больше прав на жизнь, чем у нее.

Месье Дево, уродливый, болезненного вида человек, был деревенским почтмейстером. Мы с Фабьенной уделяли ему столько же внимания, сколько любому взрослому, то есть очень мало. Однако нам нравились его голуби. Некоторое время мы обсуждали, не завести ли и нам пару голубей. Днем один отправлялся бы с Фабьенной на пастбище, а другой сопровождал бы меня в школу, они летали бы над полями и переулками, доставляя наши послания от одной к другой. Но эта идея, как и идея выращивать счастье, занимала нас всего несколько дней, а потом сменилась новой. Мы никогда не осуществляли наших планов. Достаточно было чувствовать, что при желании мы могли бы воплотить их в жизнь.

Однажды мадам Дево умерла. Она была крепкой женщиной, моложе своего мужа, грубее и крикливее. Говорили, что она не болела ни дня в своей жизни, пока не слегла с лихорадкой. Три дня – и ее не стало.

Не помню, были ли у них дети. Возможно, месье Дево не сумел подарить ей ребенка. Эрл не может быть единственным мужчиной, которому выпала такая участь. Или их дети выросли и покинули деревню до нашего рождения. Вопросы, которые мне не приходило в голову задавать в тринадцать лет, сейчас кажутся важными. Интересно, знала ли ответы Фабьенна? Жаль, я не могу ее спросить. В этом дополнительное огорчение от ее смерти. Половина истории принадлежит ей, но она не может рассказать мне, что я упустила.

Мадам Дево хоронили в четверг, это я помню. Похороны не были поводом для Фабьенны не вывести своих двух коров и пять коз на луг, а для меня – не пойти в школу. Но вечером мы отправились на кладбище в поисках самой свежей могилы. Той осенью новых могил было больше одной.

По пути Фабьенна нарвала маргариток и левкоев и вручила мне букет. Мы были не из тех девочек, которые от скуки украшают волосы цветами или плетут венки, но если бы кто-нибудь увидел, как мы бродим по кладбищу, мы бы сказали, что принесли цветы мадам Дево.

Не думаю, что Фабьенна объяснила мне, зачем нужны цветы. Я просто поняла это. Тогда мы часто знали, что делаем, и не было никакой необходимости говорить об этом. Что тут такого удивительного? Мы были почти одним целым. Вряд ли половинке апельсина, обращенной на юг, пришлось бы рассказывать другой половинке, насколько жарок солнечный свет.

Когда мы нашли участок свежеперекопанной земли, Фабьенна взяла у меня часть цветов. Возле деревянного креста был оставлен букет, и она по одному разбросала наши цветы у подножия могилы.

– Несколько цветков, чтобы вы могли подшить их к своему халату, – прошептала она. – А эти – для ваших тапочек.

Я подражала Фабьенне, хотя ничего и не говорила мертвой женщине. Мы почти не были знакомы с мадам Дево. Большинство взрослых мало для нас значили, некоторые казались нам докучливей других. Но церемония нам понравилась, и могила недавно умершей женщины покрылась цветами, умершими позже нее.