Книга Гусыни - страница 23

– Вот, чтобы ты очаровала Париж.

Я хотела сунуть свистульку в рот, чтобы попробовать, но она меня остановила.

– Не двигайся. Я должна убедиться, что ты готова.

Она обхватила мое лицо руками и рассмотрела со всех сторон. Я старалась не следить взглядом за ее лицом. Я задавалась вопросом, поцелует ли она меня. Это был бы не первый наш поцелуй. Когда мы были помладше, мы высовывали языки и соприкасались ими так долго, как только могли выдержать, а потом разражались истерическим смехом. Но это было до того, как умерла мать Фабьенны. После ее смерти мы перестали играть в некоторые из наших самых глупых и сумасбродных игр, и она больше не смеялась как раньше.

– Видишь… – сказала Фабьенна, не отпуская моего лица. – Но ты, конечно, не можешь видеть того, что вижу я. У тебя идеальное лицо.

– Правда?

– Да, и благодаря ему ты можешь сойти как за гения, так и за бестолочь, а люди частенько их не различают. Им нужно, чтобы другие объясняли им, кто есть кто, и, когда ты приедешь в Париж, кто-нибудь обязательно скажет им, что ты гениальна. Ты родилась с таким лицом. И у тебя хорошо получается придавать ему идеальное выражение.

– Какое?

– Когда люди впервые видят тебя, они думают, будто знают, что у тебя на уме. Потом смотрят снова и задаются вопросом, знают ли они хоть что-нибудь, – сказала Фабьенна. – Я видела: так на тебя смотрели мои братья. И даже месье Дево.

Я улыбнулась. Фабьенна сжала мои щеки.

– Прекрати ухмыляться, – велела она. – Что тут смешного?

– Половину времени я и сама не знаю, что у меня на уме, – ответила я.

– Зато я знаю. Я всегда знаю, о чем ты думаешь.

Хотелось бы мне, чтобы это было правдой.

– Видишь ли, у меня не такое лицо, как у тебя, и я не могу изобразить то выражение, которое у тебя так хорошо получается, – сказала она. – Людям мое лицо неприятно.

У Фабьенны была узкая голова и острый подбородок. Мое лицо было круглее, а глаза – не навыкате, как у нее. Волосы у нее были цвета сена, тонкие и сухие, а у меня – темные и гладкие. Я никогда не задумывалась о том, что мы с Фабьенной можем сделать, чтобы улучшить нашу внешность. Ей было все равно, а потому и мне тоже.

– А у меня приятное лицо? – спросила я.

– Ужасно приятное, – ответила она. – Вдобавок у тебя хватит терпения, чтобы что-то сделать. У меня слишком много животных, за которыми нужно присматривать. Слишком много историй в голове. Слишком мало времени и терпения.

Так оно и было. Дни Фабьенны протекали так, будто она попадала из одного шквала в другой. По сравнению с ней я чувствовала себя праздным облаком, которое день напролет висит в небе, не слишком высоко, не слишком низко.

– Когда поедешь в Париж, подумай о том, чего от тебя хотят люди, и дай им именно это, не больше и не меньше, – посоветовала Фабьенна. – Ты знаешь, как это сделать? Что ж, у меня есть целое лето, чтобы тебя подготовить.

Я удивилась. Неужели Фабьенна до сих пор не заметила, что именно это и получается у меня лучше всего? Я давала Фабьенне то, чего она хотела: ее Аньес. Я не давала эту Аньес другим, но по мере сил старалась приспособиться к их требованиям. Я была тихой и усердной в школе, хотя никогда не ходила в любимицах ни у одного учителя; я не мешала взрослым в деревне; я слушалась родителей. Моим единственным недостатком было то, что я дружила с Фабьенной, но родители смирились с этим в надежде, что мы отдалимся друг от друга, когда я продвинусь в учебе.