Маша одобрительно покачала головой.
– Ты, я вижу, согласна, – сказал папочка Маше, – и потому я считаю вопрос решенным.
– Не совсем, – ответила Маша, – я предлагаю поправку: сперва пойдемте в пригородный монастырь, помолимся Богу за счастливое окончание учебного года и поблагодарим Его за наше великое счастье, а оттуда пойдем к Золотому ключу. Я захвачу с собой всего-всего для вкусного обеда.
– Ты умнее всех, как всегда, – сказал папочка и прибавил весело: – Быть по-твоему, а я от себя прибавляю рубль серебром для особенного угощения всей компании.
И тогда поднялся настоящий гвалт:
– Мармеладу, – кричала в восторге Агаша.
– Мятных пряников, – вопил Ваня.
– Изюму и винных ягод, – настаивала Лида.
– Шепталы[1], – вскричала Анюта, забыв свою недавнюю досаду.
– Вот и Анюта голос подала, – заметила Маша, – ну, и отлично, я всех помирю, и всего будет понемногу: и мармелада, и пряников, и всего-всего.
– Однако не обедать же нам шепталой и изюмом? – отозвался Митя не без важной серьезности.
– Не беспокойся, – сказала Маша. – Мы возьмем корзинки, где будет и пирог с курицей, и говядина, и лепешки. Каждый понесет что-нибудь – всякий то, чего требовал.
– С уговором, – ответил Митя, – доро́гой не есть, а то эти барышни все скушают и принесут пустые корзинки, особенно Лида с Анютой. Мармелад будет в большой опасности у этих хранительниц общественного провианта!
Все засмеялись, но Анюта опять недовольно надула губы и прошептала:
– Они всегда меня обижают.
– Не дури, Анюта, – сказал Митя. – Кто тебя обидит? Ты сама всех обидишь!
Дети рассмеялись, и сама Анюта не могла не улыбнуться. Было положено, что в следующее воскресенье, то есть через три дня, если погода будет хорошая, все они отправятся на богомолье, а оттуда – к Золотому ключу. И все эти три дня были полны суеты, веселья, беготни и стряпни. Маша превзошла саму себя и, не жалея трудов, ко всему приложила свои руки, помогая кухарке жарить и печь. Круглый пирог испекла она сама, и вышел он такой высокий, сдобный, вкусный даже на вид; дети загодя наслаждались ожиданием пирога.
Настало и воскресенье. С раннего утра девочки, даже уже подросшая Лиза, вскочили быстренько с постелей, умылись, причесались и надели новенькие, с иголочки, платья: Анюта – розовое ситцевое в мелкую клетку, Агаша – точно такое же, они всегда шили себе одинаковые платья, даже с одинаковой отделкой, а Лида и Лиза – голубые. Маша вошла к ним и ахнула.
– Как! В новых платьях! Что от них останется, когда мы воротимся домой вечером? Какие вы, право, небережливые. Нет, я этого не позволю. Отец трудится, иногда через силу, чтобы вас одеть, обучить…
– Маша, да ведь это на богомолье, в церковь, как же нам не надеть новых платьев? – заметила Агаша.
– И в такой праздник, когда братья перешли в высшие классы, даже Ваня, за которого так боялись, – сказала Анюта.
Лида промолчала, но у нее уж навернулись слезы на глазах. Маша взглянула на нее и улыбнулась:
– А Лида уж и плакать готова! У нее всегда глаза на мокром месте.
Девочки рассмеялись.
– Ну, слушайте, дети, – прибавила Маша, – идите в храм Божий в новых платьях, я не запрещаю, но берегите их в роще, не запачкайте, не разорвите, по́мните, что всякое из них обошлось в два рубля с лишком, не считая моего труда.
– А вот тебе и на чай, – сказала Анюта, бросаясь ей на шею. – Ах, почему я не богата, – прибавила она, – как, говорят, богаты все мои родные! Я бы не боялась разорвать платья, не носила бы ситца, а только бы всё батисты, и не ходила бы пешком – всё бы ездила в коляске.
