– Дорога туда уничтожена землетрясением, – полушепотом сказала Альда, плотнее обвернув вокруг плеч одеяло. – И новостей оттуда нет уже несколько лет.
– Они к нам вполовину ближе Гелиополиса. Почему ты мне раньше её не показывала? – не без досады спросил Рэнди.
– Во-первых, по той же причине, по которой сама редко брала её в руки: чтобы душу не травить, – голос Альды заметно погрустнел. – А во-вторых, ты себя в детстве помнишь? От тебя всё приходилось прятать: столько вещей испортил и разломал! Карта – единственное, что осталось у меня от Эйно. Вот я её и спрятала – так, что долго потом сама не находила.
– До этой самой ночи? – недоверчиво усмехнулся Рэнди.
– Конечно, нет… – вздохнула мать.
– Или ты боялась, что я свалю в одну из точек на этой карте?
– Скорей, что не дойдёшь до этой точки живым.
– Ясно.
Оба на несколько секунд замолчали. Рэнди свернул карту и протянул ее матери, но та не стала ее брать.
– Она теперь твоя. Только умоляю – не потеряй. Тубус на подоконнике.
Юноша крепко обнял мать, поймав себя на том, что в последние годы делал это слишком редко.
– Я пошила нам всем повязки на лицо. Все же лучше, чем ничего, – Альда показала Рэнди три аккуратных куска ткани с тесемками. – Возьмёшь завтра для себя и для Масако с Акеми.
– Может, закроешь школу на время?
– Если завтра дела пойдут хуже. А сейчас постарайся все-таки поспать.
Это Рэнди удалось лишь под утро, незадолго до того, как пришла пора вставать. На его счастье, сегодня готовка была за Альдой.
Впервые за пять с лишним лет Рэнди было жутковато идти в кузницу – уже по тому, что дым из трубы поднимался уж очень слабой, тоненькой, как волос, струей. Но все же он был, и Рэнди, увидев его, прибавил шагу. Масако была больна: серая кожа и влажные нечистые волосы выдавали ночную лихорадку, от которой женщина сильно взмокла. Вокруг ранки на шее образовалось пугающее багровое пятно, и каждое слово требовало неимрверных усилий.
Сперва она безучастно наблюдала с диванчика, как юноша куёт заготовку для ножа из куска железнодорожного рельса, и ни разу не наорала на него, затем вновь стала мучиться от холода и не могла согреться, даже сев у горна. Уже к полудню женщина ослабла настолько, что отдала ученику все заказы на день, но Рэнди было уже не до них. На смену ознобу и дрожи пришел тяжкий бредовый полусон, и юноша понял, что больше тянуть нельзя.
Предусмотрительно замотав лицо и надев очки, юноша на руках отнёс Масако к отцу и уложил на последнюю свободную койку, поразившись, каким тяжёлым, зловонным был воздух в больнице – как на складе, где в одночасье сгнили все овощи. Заражённых было уже не меньше тридцати, а двое скончались несколько часов тому назад.
– Я вскрыл два птичьих трупа, посмотрел дыхательные пути… И знаешь что? Это не бактерия, не вирус – это грибок вроде нашей мерцающей плесени! Вся слизистая оболочка легких им покрыта! – тяжело вымолвил доктор, выйдя вместе с сыном на крышу подышать крепким морским ветром. – Подозреваю, что эта дрянь выделяет вещества, которые подавляют имунную систему, только без электронного микроскопа не проверить… А расходится эта зараза чертовски быстро.
– Как же вы с Арсением рискуете… – горько сказал Рэнди.
– У нас, врачей, защитные костюмы, – сказал Осокин, проведя рукой по груди. Его бирюзовое одеяние плотно закрывало тело, подобно скафандру космонавта, но было, конечно, посвободнее. – Кто сейчас рискует больше других – так это ты сам…
