– Нет, Арон. Я становлюсь тем, чего даже он бы не рискнул создать.
Когда двери закрылись, и звук шагов растворился в гулком теле особняка, я осталась одна.
Воздух в кабинете стоял, как архивированный файл – плотный, упорядоченный, насыщенный следами тех, кто здесь принимал решения, перекраивавшие мир. Пахло выветрившимся табаком, старой кожей и тишиной, слишком долго державшей свою цену.
Стол передо мной. Не мебель – конструкция власти. Алтарь, на который я уже положила все, что имело вес вне системы: выбор, юность, иллюзию нормальности.
Я стояла, как завершенная формула. Все переменные сведены. Все допуски учтены.
Кроме одного.
Я хотела просто быть.
Не решением. Не функцией. Не стратегией с предустановленным риском.
Быть той, кто спорит с подругами в голос, забыв про мимику. Кто теряется, выбирая помаду, потому что мнение случайного мальчика – важнее траекторий. Той, кто злится на преподавателя по матанализу, не потому что он мешает плану, а потому что он просто зануда. Той, кто засыпает на лекции и просыпается на кофе с теми, чьи имена нельзя найти в системе наблюдения.
Но у меня – другие привычки. Я считаю баллистику, не калории. Я просчитываю смещения под действием бокового ветра, а не реакции в диалогах.
Мой язык – физика. Моя лексика – допуски.
Моя юность – алгоритм, свернутый в архив. И его уже никто не распакует.
У меня не было дней рождения с воздушными шарами.
У меня были тренировки по взлому системы слежения НАТО.
Мне не дарили сережки.
Мне вручали винтовки – по серийному номеру, по весу, под правую руку.
Иногда, в тишине, которая не дышит, а слушает, в те самые часы, когда даже стены стараются не шуметь, я ловлю себя на мысли: а что, если бы мама осталась жива? Если бы отец управлял не империей, а винодельней, и единственной нашей войной было противостояние с урожаем?
Но это – слабость. А слабость, как учил отец, – это роскошь, которую мы себе не позволяем. Никогда.
Эта операция – не просто цель. Это ключ. К замку, стянутому вокруг моих запястий.
Если все пройдет по расчету – у меня появится шанс. Пусть даже на свободу в кавычках. На иллюзию. На глоток. На окно шириной в одну человеческую ошибку.
И я не упущу его.
Потому что внутри меня живет не только снайпер, точность которого измеряется в микрометрах. Внутри меня – девочка, которая мечтает вдохнуть воздух без разрешения.
Свобода – это не цель. Это переменная. В уравнении, где я всегда слева от знака равенства. Решение которого зависит не от вдохновения, а от точности расчета.
Я не строю планов дальше ближайшей операции. Потому что дальше – это роскошь. А роскошь ослепляет. Делает уязвимой, мягкой. А мягких в этом мире разрывают первыми.
Я знаю, как отключить сеть разведывательных спутников на двадцать три секунды. Знаю, как взломать банковский сервер, не оставляя цифрового следа. Знаю, как стабилизировать винтовку в условиях воздушной турбулентности. Но я не знаю, как звучит голос матери. Не знаю, как это – уснуть без оружия под подушкой. Или проснуться, не включая сразу сканер новостей.
Меня учили побеждать. Не жить. Не быть. Только побеждать.
Иногда я думаю: а если бы у меня был выбор? Настоящий, не заданный заранее, без формулировки «либо ты, либо тебя». Что бы я выбрала? Остаться частью системы, которую могу изменить, но не разрушить? Или исчезнуть, чтобы перестать быть ее продолжением?
Ответа нет. И, скорее всего, не будет. Потому что я – решение. Меня создавали как функцию. И пока переменные сходятся, я буду действовать. Буду точной. Буду быстрой. Буду той, кого боятся.
