Читать онлайн Сандра Вин - Код из лжи и пепла

«Пуля, пронзившая воздух, двигается с той же жестокостью, что и память. Однажды вылетев из ствола, она уже не подчиняется хозяину. Она просто летит. И все, что остается – это считать секунды до удара».

– Амайя Капоне, раздел «Баллистика и вина», личные заметки.

Я помню день, когда умерла моя мать. Не сквозь слезы, не в затуманенном детском сознании, и уж точно не в образе жертвы. Я запомнила его так, как фиксирует событие наблюдатель с клинической дистанцией – будущий эксперт в области систематизированной смерти.

Выстрел раздался в упор – с хрустальной ясностью механизма, работающего без сбоя. Beretta M9A3 – эстетика функциональности, почти ортодоксальный выбор. Его жест был лаконичен, технически безупречен.

Он стоял слишком близко – ближе, чем допускает этика даже у палача. И все же – ни тремора в пальцах, ни следа сомнения в зрачках. Не вспышка аффекта, а акт воли. Не импульс – стратегия.

Он не убивал.

Он – вычеркивал.

Так, как время вычеркивает из биографии слабое звено. Как бог-редактор устраняет персонажа, нарушившего симметрию повествования.

В то время я училась решать уравнения с тремя неизвестными. Одно из них мне уже известно: смерть. Второе – выстрел. Третье… имя того, кто нажал на курок.

Пока у меня лишь два значения. Остальное – переменные, ожидающие расшифровки.

Когда взрослые спрашивают детей: «Ты скучаешь по маме?», они не ищут ответа, они провоцируют слезы, подменяя сочувствие банальным ритуальном.

Мне же хотелось спросить: «С какой дистанции был произведен выстрел», «Сколько секунд заняло решение выстрелить?» и «Был ли палец уже на спусковом крючке до того, как она заговорила?»

Но я молчала, наблюдала и училась.

Училась не прощать, а просчитывать. Чтобы когда-нибудь вычислить третью переменную.

Теперь мне двадцать два. И я знаю: все в мире можно предсказать. Даже предательство.

По статистике, в шестидесяти трех процентах случаев убийцы матери находятся в ближайшем окружении. В двадцати семи процентах – это были их союзники. В десяти процентах призраки из тени.

Я собираюсь найти тех, кто убил ее.

Математически. Хирургически. Хладнокровно.

Трава подо мной шептала не из страха – из узнавания. Природа, казалось, вдруг вспомнила, кого приютила в своих складках: не странницу, не дочь, а аномалию. В ее прикосновении чувствовалась мягкая покорность, как у прародителя, узнавшего в потомке чудовище, созданное не вопреки, а в логике эволюции. Самое чистое и точное искажение.

Я лежала на животе, врастая в землю не плотью – структурой. Кости отзывались в глубине почвы, как древние корни, что питались не соком, а задачей. Я больше не была телом, я была функцией. Природа не спасала меня, она пользовалась мной. Не с любовью, с точностью.

В руках лежала винтовка CheyTac M200 Intervention – не оружие, а импульс. Не механизм, а отголосок воли, оформленной в металле. Ее вес ощущался не как масса, а как соразмерность: между мной и расстоянием, между мыслью и ее реализацией.

Рация треснула помехами.

– Объект установлен. Повторяю: объект установлен, – прорезал эфир грубый голос, звучащий так, будто его обладатель курит с рождения.

– Вас понял. Превосходно. Госпожа, можете приступать, – откликнулся второй голос. Он был другой. Обернутый в холодную власть, в терпкую интонацию человека, который знает, когда люди перестают дышать.

Я выдохнула – коротко, беззвучно. Не как жест, а как знак равенства перед финальной строкой, где переменные наконец сходятся. В этом дыхании не было эмоции – лишь предельная ясность. Такой воздух вдыхают не перед выстрелом, а перед завершением формулы. Там, где все должно совпасть. Где ошибка невозможна.

На линии прицела – жестяная банка. Два километра и пятьдесят пять метров. Маленькая цель. Но суть не в ней. Суть в допуске к реальному бою. Завтрашнему дню. Эта банка – не проверка меткости. Это контрольная точка всей системы: тела, разума, дыхания.

Выстрел – это не просто траектория. Это взаимодействие десятков параметров, каждый из которых может внести погрешность. Температура воздуха. Атмосферное давление. Баллистика. Сопротивление. Даже малейшее движение – чужое дыхание – способно все изменить.

– Завтра операция, – произнесла я, не ожидая отклика. Это не было обращением – скорее, меткой в пространстве, вербальной координатой. – Сегодня – проверка. Проба пули. Контрольная точка перед выстрелом судьбы.

Позади царила гнетущая тишина. Один из подчиненных стоял с напряженными мышцами, готовыми взорваться в любой момент. Другой не отводил взгляда от бинокля, прокладывая глазами точный маршрут – каждый шаг выверен, каждая ошибка исключена.

Мир стянулся до предельной ясности: одна координата, расчетная дуга, миг тишины между намерением и последствием. В этой паузе дыхание – формула, пульс – переменная, от которой зависит финал.

– Она не двигается, – выдохнул Арон, не с восхищением даже – с благоговейной точностью. Руки скрещены на груди, как у мраморной фигуры, голос – сдержанный, почти на грани тишины. – Это не снайпер. Это античная богиня мести, перерисованная в современных чернилах.

– Я видел, как она стреляла, когда ей было восемь, – прошептал один из подчиненных, и сама цифра прозвучала как нарушение священного табу. – И все равно каждый раз – словно первое прикосновение к безвозвратному. Не просто взгляд в прицел, а диалог с концом всего. И по какой-то жестокой логике вселенной, ее слово всегда последнее.

Я не реагирую – реакция принадлежит жертвам.

Я считаю.

Угол – сорок два градуса. Не просто траектория, а линия воли, выведенная на плоскость необходимости.

Ветер – три метра в секунду, юго-восток. Он скользит по оптике, но не искажает цель.

Влажность – шестьдесят три процента. Воздух плотный и неподвижный, каждое дыхание тяжелело под гнетом надвигающейся бури.

Давление – стабильное. Механика мира пока со мной.

Пульс – шестьдесят один. Сердце встроено в уравнение.

До выстрела – четыре целых семь десятых секунды.

Решение уже дышит во мне. Осталось сделать его слышимым.

– Две тысячи пятьдесят пять метров, – сказала я, глядя в прицел. – Угол просчитан. Погода на стороне чистого выстрела.

Я слегка повернула голову.

– Как думаешь, Арон, вице-президент уже начинает потеть?

Он не ответил. Только кивнул – коротко, как команда без слов.

Выстрел прорезал воздух, расколов пространство на до и после. Звук не просто раздался, он взорвался, рассылая в вибрациях осколки тишины. Удар в грудную клетку пришелся тяжелым и безжалостным, как молот, опускающийся на наковальню. Хлопок – резкий, хрупкий, как трещина в стеклянном куполе, под которым дрожал мой мир.

В этот миг время перестало течь, сцена выстроилась по строгим законам порядка, каждый элемент занял свое неизменное место, с холодной и неумолимой точностью судьбы.

– Похоже, стоит, – прошептала я, перезаряжая винтовку движением, лишенным всякой жестокости и гордости. Лишь холодное знание – как у мастера, точно определяющего грань между светом и тьмой.

– Госпожа, – Арон подошел ближе, и его лицо стало каменным, словно фасад древнего храма, перед надвигающейся бурей. – Если вы когда-нибудь решите взойти на трон, я упаду на колени первым.

Я поднялась медленно – как знаменосец, что внимает ветру, не спеша, без излишнего пафоса, но с непоколебимой уверенностью. У беседки уже поджидал слуга. В одной руке – полотенце. В другой – почтение, сложенное из страха и преданности. Он принял винтовку не просто аккуратно – с благоговением, с которым вручают древний меч, выкованный не в кузнице, а в тишине перед выстрелом.

– Это была не тренировка, – сказала я, вытирая ладони, в которых все еще дрожала отдача. – Это было напоминание.

– Напоминание? – переспросил он тихо.

– О том, что я не забыла. Ни одной черты, ни одного угла. Что я по-прежнему точна. Что я по-прежнему Капоне. Во сколько будет подана машина?

Я смахнула пот со лба тыльной стороной ладони. Кожа нагрелась под солнцем, пальцы были сухие, с запахом пороха. Стерла пыль со щеки, расправила плечи и сделала шаг назад от огневой линии.

Гравий скрипнул под подошвой. Воздух был плотный, тянул вниз, как после броска – не вверх, а обратно, в вес тела, в тяжесть прожитого дня.

– В 04:50, – сказал Арон, не глядя в планшет. Он уже все знал. – Самолет будет готов к взлету в 05:00. Посадка – в 15:30 по местному времени.

Он не смотрел на меня – и не нужно было. Его слова не были репликой – они были продолжением линии, начерченной выстрелом.

Арон.

Он не просто тень моего пути. Он – та самая броня, которую ты не выбираешь, но однажды надеваешь и больше не снимаешь. Он был со мной в тот год, когда реальность впервые перестала быть абстракцией и стала рвать плоть. Его имя не титул, а оберег.

Среди людей отца он входит в ту тройку, чьи имена произносят шепотом, а приказы исполняют без паузы. Не просто приближенный. Кровная гарантия.

Для других он – угроза, идущая на двух ногах. Для меня – якорь в мире, где все остальное дрейфует. Он не брат мне по крови, но если бы ДНК отвечала за верность, его бы внесли в мой паспорт. Мы выбрали друг друга в жизни, где выбор – роскошь. И с тех пор не ошиблись ни разу.

Недавно ему исполнилось тридцать семь. Он не стал мягче. Не стал старше. Просто стал тише – как оружие с глушителем, все так же смертельно точное.

Мы отметили это, как и все остальное: за закрытыми дверями, под щелчки бокалов, с оружием под столом и разговорами, от которых у обывателя слиплись бы губы. Там, где улыбки не проявление чувств, а хорошо отрепетированная мышечная реакция.

– Собери всех в главный кабинет, – сказала я. Не повелением, не угрозой. Констатацией. Как закрывают дверь за последним шансом. – Пройдемся по деталям. Без допущений. Завтрашняя операция не прощает фантазий. Кто ошибется, пусть заранее проверит, насколько крепко его голова держится на шее.

Арон не ответил. Уже шел к рации, передавая команды, пока остальные застыли на долю секунды, хватая ритм моего голоса как приказ.

Я развернулась и направилась к дому. Под каблуками скрипнул гравий – ровно, отмерено. Белая громада, в которой стены хранят решения, от которых зависит судьба регионов. Дом, где запах старой кожи и выдохшегося табака напоминает, что власть – это не статус. Это шрам, пульсирующий под кожей. Здесь никто не смеется просто так. Здесь улыбаются только тогда, когда кто-то проиграл.

Дверь отворили до того, как я коснулась ручки. Слуга молча кивнул, отступая. Он знал: в этом доме не спорят с тем, кто возвращается с винтовкой в руках.

Я шла к кабинету, чувствуя, как каждый шаг – это не просто движение, а объявление готовности. Власть не носится на плечах. Она проступает в спине, в тембре голоса, в том, кто замолкает первым.

Сегодня замолчат все.

Арон шел рядом – на полшага позади, не потому что должен, а потому что знал: темп – мой. Его шаги совпадали с моими не по привычке, а по клятве, которую никто из нас никогда не произносил. Даже дыхание – ровное, контролируемое – звучало в едином ритме, не с телом, а с самой сутью происходящего.

Мы пересекали внутренний двор – гравий поскрипывал, колонны отражали отголоски движения. Я чувствовала, как взгляд Арона скользит по периметру: окна, крыши, углы. Проверка, не показная, а рефлекторная. Он не смотрел на меня – и в этом была его абсолютная вовлеченность.