Шаги их эхом отдавались в узком проходе. Свет здесь был еще тусклее, панели по стенам испещрены следами поспешного ремонта – жгутами проводов, заплатками на обшивке. Запах озона и пыли здесь смешивался с едким запахом пота и страха, исходившим от Бориса. Костя чувствовал, как дрожит тело старшего техника. Он сам едва сдерживал дрожь в коленях. Мысль о Службе Безопасности, которую Волков уже мог вызвать, заставляла сердце бешено колотиться. Шлюз без скафандра… Это была не метафора. На «Гесперии» правила нарушали редко, но карали за них с ледяной жестокостью космической дисциплины.
Дверь кабинета Волкова была в конце коридора. Массивная, металлическая, с табличкой «НСС Г.П. Волков». Она казалась входом в камеру пыток. Костя подтянул сползающего Бориса. До кабинета оставалось пять шагов. Тридцать секунд Волкова истекли.
* * *
Дверь кабинета Волкова отворилась сама, с тихим шипением пневматики, прежде чем Костя успел коснуться кнопки вызова. Это было как открытие шлюза в ад. Воздух из кабинета ударил в лицо – густой, спертый, пропитанный запахом перегоревшего кофе, пота и чего-то острого, металлического – запахом чистого стресса.
Геннадий Петрович Волков не сидел за своим массивным, заваленным папками и планшетами столом. Он стоял за ним. Стоял, как монумент ярости, опираясь ладонями о столешницу, его корпус был чуть наклонен вперед, как у хищника перед прыжком. Свет от настольной лампы бил снизу, резко высвечивая морщины на его багровом лице, тени под запавшими глазами и жесткую линию сжатых до побеления губ. Его форменная рубаха была расстегнута на вороте, галстук сбит набок. Кабинет, обычно образец функционального порядка, казался разгромленным – папки сдвинуты, один экран на стене горел красным предупреждением, которое никто не смотрел.
Костя буквально втолкнул Бориса внутрь перед собой. Борис пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Его глаза, полные слез и ужаса, метнулись к Волкову и тут же прилипли к полу где-то у его ботинок. Он замер, сгорбившись, плечи подрагивали.
Костя встал рядом, по стойке «смирно», втянув голову в плечи, спину – идеально прямой, руки по швам. Он сглотнул, пытаясь найти точку на стене за спиной Волкова, чтобы сосредоточиться. Не дышать. Не двигаться.
Волков не дал им промолвить и секунды. Его голос, когда он заговорил, был не криком. Он был низким, хриплым, напитанным такой концентрированной ненавистью и презрением, что от него стыла кровь.
– Восемьдесят минут.
Пауза. Каждое слово падало, как гильотина.
– ВОСЬМЬДЕСЯТ. МИНУТ.
Он медленно выпрямился, оторвав ладони от стола. Его пальцы сжались в кулаки. Глаза, узкие, как щели, впились сначала в Бориса, потом в Костю, потом снова в Бориса.
– Вы оба… – он сделал шаг вперед, вокруг него будто сгустилось поле ярости, – кретины запредельные… понимаете ли вы, что это?
Еще шаг. Борис съежился, будто пытаясь стать меньше. Костя почувствовал, как по спине бегут мурашки.
– Это не прогул! – голос Волкова сорвался на громовую мощь, заставив дребезжать стекла на стеллажах. Он ударил кулаком по столу. БАМ! Папки подпрыгнули, кружка с остатками кофе опрокинулась, черная жидкость растеклась по схемам двигателей. – Это – ИЗМЕНА! Измена протоколу! Измена станции! ИЗМЕНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ!
Слово «измена» повисло в воздухе, тяжелое и смертоносное. В их мире, на краю системы, это был не просто упрек. Это был приговор.
