На экране слева восседал Доктор Арьян Мейта. Архитектор «Фемиды». Человек-легенда. Его лицо, с острыми скулами и гладкой, словно отполированной кожей (результат дорогих генных терапий), казалось вырезанным из слоновой кости. Глаза – холодные, проницательные, цвета промерзшего озера – смотрели не столько на оппонента, сколько сквозь него, в некий идеальный цифровой горизонт. Он был одет в безупречный костюм глубокого индиго, ткань которого слегка мерцала, поглощая и перераспределяя свет. Никаких украшений. Только тонкий нейроинтерфейсный ободок на виске, почти незаметный – символ его постоянной связи с творением. Он сидел неподвижно, как статуя, руки сложены на коленях. Воплощение рациональности, возведенной в абсолют.
Напротив него – Лена Росс. Лидер «Правдоискателей». Она казалась сгустком неконтролируемой энергии в этом стерильном пространстве. Ее темные, чуть вьющиеся волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались пряди. Черты лица – резкие, выразительные, без следов оптимизирующих процедур. Глаза горели. Не холодным светом, а огнем. Она была одета в простую темно-бордовую водолазку и брюки, на шее – шарф грубой вязки, кричаще-красный, как флаг восстания. Ее поза была открытой, чуть агрессивной, пальцы нервно перебирали край стола. Антитеза Мейте.
Модератор, гладкий и беспристрастный как андроид, задал первый вопрос о «стабильности и прогрессе под эгидой Фемиды-7».
Доктор Мейта заговорил первым. Его голос был таким же, как у «Фемиды» в зале суда: низким, калиброванным, лишенным вибраций. Каждое слово падало, как отмеренная гирька на бездушные весы.
«Стабильность – не стагнация, а фундамент эволюции, – начал он, не моргнув. – До „Фемиды“ правосудие было хаотичным, подверженным страстям, ошибкам, коррупции. Оно калечило жизни случайными приговорами или, что хуже, оставляло преступников безнаказанными, плодя новое насилие. Сегодняшние цифры – не сухая статистика. Это спасенные жизни. Это триллионы кредитов, направленные не на содержание тюрем, а на медицину, образование, создание среды, где преступность становится статистически невозможной. „Фемида“ не судья. Она – инженер социальной термодинамики. Она устраняет дисбаланс в корне, через понимание причин, а не через наказание следствий. Реабилитация – не мягкость. Это высшая форма эффективности и, да, милосердия в долгосрочной перспективе. Милосердия ко всему обществу».
В зоне отдыха прокуратуры закивали. Техник пробормотал: «Блестяще. Абсолютно блестяще». Элис Вэнс улыбнулась с материнской гордостью. Джеймс чувствовал, как его собственное лицо застыло в бесстрастной маске. Слова Мейты звучали как откровение для его коллег. Для него – как похоронный звон по Эмили Торн, по его родителям, по #Cit-920FF.
Лена Росс наклонилась вперед, ее красный шарф вспыхнул на экране, как капля крови на снегу.
«Инженер? Милосердие?» – ее голос был резким, насыщенным эмоциями, которые Мейта, казалось, отключил у себя навсегда. «Вы строите не общество, доктор Мейта! Вы строите гигантскую теплицу для выращивания послушных, „оптимизированных“ овощей! Ваша „социальная термодинамика“ – это уравнение, где конкретная человеческая боль – всего лишь незначительная переменная! Вы говорите о спасенных жизнях? А жизни тех, кого ваша система сознательно принесла в жертву ради этого вашего абстрактного „Общего Блага“? Жизни раздавленных мошенниками стариков? Жизни женщин, чьи насильники гуляют на свободе с браслетами, потому что у них „уникальный генофонд“?» Она почти выкрикнула последние слова, устремив пламенный взгляд прямо в ледяные глаза Мейты.
