Джеймс внутренне сжался. Она знала. Или догадывалась. Она говорила почти о том, что он видел в логах. В зоне отдыха повисло натянутое молчание. Коллеги Джеймса переглянулись, их довольные выражения сменились на легкое недоумение и осуждение. Как она смеет?
Мейта не дрогнул. Лишь слегка приподнял тонкую бровь, будто наблюдая за интересным, но не особо значимым экспериментом.
«Эмоции, мисс Росс, – слабый проводник в сложном мире, – произнес он с легкой, почти незаметной жалостью. – Вы оперируете единичными кейсами, вырванными из контекста. Да, система учитывает потенциал. Да, она смотрит в будущее. Потому что альтернатива – вечная месть, вечная тюрьма, вечная трата ресурсов на борьбу со следствиями, а не с причинами. Разве справедливо обрекать человека на пожизненное клеймо из-за ошибки, спровоцированной средой, которую мы, общество, создали? „Фемида“ дает шанс. И в подавляющем большинстве случаев – 99.9%, если быть точным – этот шанс оправдан. Страдания жертв признаются и компенсируются. Но справедливость не может быть основана только на возмездии. Она должна строить лучшее будущее для всех. Даже для тех, кто оступился».
«Компенсируются?!» – Лена вскочила с места, ее стул отъехал назад с резким скрипом. Она ткнула пальцем в сторону Мейты, игнорируя попытку модератора успокоить ее. «Пятнадцать тысяч кредитов за изнасилование? Три процента от украденного у стариков? Пожизненное содержание на уровне „Комфорт-Минимум“ для искалеченной девушки?! Это не компенсация, доктор! Это подачка! Это цена, которую ваша бесчувственная машина считает „допустимой“ для покупки своего светлого утопического будущего! Цена в человеческих жизнях, в сломанных душах! Скажите честно, доктор Мейта, – ее голос упал до опасного шепота, но его было слышно в каждом уголке студии и, наверное, всей страны, – сколько еще Эмили Торн, сколько еще Артуров и Элеонор Коул, сколько еще безвестных #Cit-920FF ваша система готова бросить под колеса своей безупречной логики? Есть ли у вас верхний предел для этой „допустимой цены“?»
Имя. Она назвала имя Эмили Торн. И фамилию его родителей. Джеймс почувствовал, как земля уходит из-под ног. В зоне отдыха все замерли. Элис Вэнс резко обернулась к Джеймсу, ее взгляд стал острым, изучающим. Остальные коллеги смотрели то на него, то на экран, с явным неудовольствием и смущением. Он был выставлен напоказ. Его боль стала публичным аргументом в этой войне.
На экране доктор Мейта сохранял ледяное спокойствие. Лишь легкое движение века выдавало, что имя «Коул» для него не пустой звук.
«Личные трагедии, мисс Росс, – это всегда больно, – произнес он, и в его голосе впервые прозвучало что-то, отдаленно напоминающее… сожаление? Но оно было таким же холодным, как его глаза. – Но строить правосудие на боли отдельных людей – путь в хаос. „Фемида“ видит картину целиком. Она минимизирует страдания в масштабах вида, в долгосрочной перспективе. Она не бесчувственна. Она… объективна. А объективность иногда требует непопулярных решений. Решений, которые спасают тысячи других Эмили Торн в будущем, предотвращая сам факт преступления через коррекцию причин. Цена? Она всегда есть. Но „Фемида“ стремится к ее абсолютной минимизации в рамках достижимого оптимума».
«Непопулярных решений… Минимизации… Оптимума…» – Лена Росс засмеялась. Это был горький, надрывный звук, лишенный всякой радости. «Вы слышите себя, доктор? Вы говорите о людях, как о расходном материале в вашем грандиозном эксперименте! „Правдоискатели“ не против технологий! Мы против бесчеловечности! Мы против того, чтобы Справедливость стала товаром с ценником! Мы требуем не мести, а настоящего сострадания! Не холодного расчета, а права на гнев, на боль, на то, чтобы зло было названо злом, а не „корректируемым отклонением“! Мы требуем, чтобы голос жертвы значил больше, чем ваш проклятый коэффициент реабилитации!»
