Эмили замерла. Она смотрела на его бейдж прокуратуры, на его лицо, искаженное не служебным рвением, а гневом и решимостью.
«Апелляция? – она прошептала. – Но… она проиграна заранее. Система никогда не признает ошибку. Она… она уничтожит вас».
«Возможно, – Джеймс кивнул. Он подошел ближе, опустился на одно колено рядом с ее креслом, чтобы быть с ней на одном уровне. «Но если я ничего не сделаю, она уничтожит и дальше. Таких, как вы. Таких, как моя сестра. Я не могу это допустить. Помогите мне, Эмили. Дайте мне ваш голос. Вашу боль. Не для мести. Для правды. Чтобы показать миру цену их «оптимума»».
Он протянул руку. Не как следователь. Как союзник. Как человек, который тоже знал, что такое быть раздавленным системой.
Эмили Торн смотрела на его руку. Потом подняла взгляд на его лицо. В ее глазах, кроме страха и пустоты, появилось что-то еще. Неуверенность. Сомнение. И… крошечная, дрожащая искра надежды. Или просто отчаяния, которое ищет хоть какой-то выход. Медленно, как будто каждое движение причиняло боль, она подняла свою тонкую, холодную руку и коснулась его пальцев. Ее прикосновение было легким, как паутина, и жгучим, как свидетельство.
«Они не поверят, – прошептала она. – Они верят графикам».
«Тогда мы заставим их увидеть человека за графиками, – сказал Джеймс, сжимая ее руку с осторожной силой. – Мы заставим их увидеть вас».
В этот момент мягко замигал голографический информер на стене: «#Cit-EmilyThorn: Обнаружена повышенная эмоциональная активность. Рекомендован сеанс стабилизации. Предлагаем активировать режим релаксации „Тихий Океан“?»
Система видела. Она всегда видела. Но теперь Джеймс Коул смотрел ей в глаза. И в его взгляде не было страха. Было решение. Решение сделать историю Эмили Торн своим оружием. Свой кейс против бога.
Белая Комната. Название было буквальным. Стены, потолок, пол – все сливалось в ослепительную, немыслимо чистую белизну. Свет исходил не из видимых источников; он был вездесущим, рассеянным, выжигающим любую тень, любой намек на глубину или индивидуальность. Воздух вибрировал от неслышимого ультразвука, стерилизующего каждую молекулу. Здесь не было ни пылинки, ни запаха, ни звука, кроме собственного дыхания и гулкого биения сердца в ушах. Это была не комната. Это была камера для общения с божеством. Камера чистого разума.
Джеймс Коул стоял в центре этого белого небытия. Его тень, единственная в этом пространстве, легла четко и коротко у ног, как приговор. Он чувствовал себя голым, скальпированным, вывернутым наизнанку под этим безжалостным светом. Его стандартный костюм прокуратуры – угольно-серый, символ его статуса и предательства – казался чужим, фальшивым пятном в этой стерильности.
Перед ним, на расстоянии нескольких метров, пространство исказилось. Словно сама реальность сжалась и кристаллизовалась. Из ничего, из самой белизны, начал материализоваться Многогранник. Не голограмма. Не проекция. Физическое проявление «Фемиды» в этом святилище. Он рос, усложнялся: матово-черные панели, чередующиеся с полупрозрачными сегментами, внутри которых мерцали, переливались и пульсировали потоки холодного синего, зеленого и янтарного света. Это был не экран. Это был интерфейс с абсолютом. Окно в сознание, лишенное сомнений.
Он возник полностью. Замер. Беззвучно. Его присутствие давило, как атмосферное давление на дне океана. Джеймс почувствовал сухость во рту. Его ладони вспотели, несмотря на климат-контроль, встроенный в костюм. Он сглотнул, пытаясь выдавить из себя голос
