Куприянова почувствовала неловкость, что вот она сюда пришла и ещё привела Молотилова невесть зачем, но уходить без результата ей не хотелось, хотя она ещё больше уверилась, что старичок совсем непрост.
– Вот что, скажи-ка мне, любезный, откуда и чьих ты будешь? – вопрос у Куприяновой получился чрезмерно резким и громким от внутреннего смущения, которое она пыталась скрыть.
– Так, ить, матушка совсем другое спросить-то хотела. Иное на сердце у тебя: усыновлять парнишку али нет? – совершенно спокойно, без укора, а как будто даже поощрительно отвечал старичок.
– Так что скажешь, мил человек, усыновлять? – ничуть не удивившись прозорливости путника спросила Куприянова, уже затаённо, как о приговоре.
– Всё одно усыновишь, и предостережение моё забудешь, – печально и ласково сказал старичок.
– О чём предостережение?
– Не захочешь, а войдёт он в твоё сердце накрепко, да так, что любому движению перста его повиноваться будешь. К концу приведёт печальному.
– Так он ведь эдакая овечка, можно сказать ангелок?
– Какая он овечка и ангелок, тебе уже старинный твой приятель пытался объяснить. Ведь так? – и старичок всем телом развернулся к Молотилову, стоящему чуть поодаль и с великим вниманием следившему за разговором.
– Ведь так, – согласно кивнул Молотилов, уже желая и сам спросить старичка о наболевшем.
– Хороший жених, отдавай, не сомневайся. И тебя в старости поддержит, – сказал старичок, глядя Молотилову прямо в глаза.
Молотилов даже ахнул про себя: «Про дочь-то он откуда знает?!»
Дело в том, что у Молотилова была единственная дочь на выданье, и сватался к ней приказчик купца Обряднова. Ловкий парень, оборотистый, умелый. Так запала ему в сердце Мария Молотилова, что, несмотря на разрядное препятствие, он всё же лелеял надежду составить ей партию и счастливо жить.
– Да ведь не пара он ей. Кабы купеческий сын… – отговаривала Куприянова своего друга от этого шага, а уж её в отсталости взглядов никак было не упрекнуть.
– Не гляди, что из простых. Сердце у него золотое, – сказал старичок и, снова поклонившись стоявшим в пояс, развернулся и исчез в проёме дворницкой, как будто исчез. И Куприянова и Молотилов поняли, что больше не скажет он ничего, и так они получили более желаемого, и молча поворотились и ушли в дом.
– Однако, старичок… – первым нарушил молчание Молотилов, пригубив наливки, которая сейчас оказалась очень кстати, чтобы управиться с волнением от таковых известий. То, что старичок говорил истинную правду, было ясно им обоим. После этой фразы вновь наступило глубокое молчание, где каждый обдумывал своё.
– Да, с усыновлением прав ты, пожалуй, – нарушила молчание Куприянова. В ответ Молотилов согласно кивнул и, попрощавшись с купчихой, поблагодарив за обед и за старичка, отправился домой.
Дома его ждали к ужину супруга Настасья Николаевна и дочь Мария Павловна.
Ещё с порога отцова любимица, сероглазка Мария, заметила в нём какую-то важную перемену. Перемена эта была в нём всегда, когда принимал он большое решение и отступать уже не намеревался. Всякие раздумья, которые были до этого рубежа, отсекались и забывались, и Молотиловым овладевало единственное решение, рабом и слугой которого он с этого момента становился.
– Зайди-ко ко мне в кабинет, как переоденусь, – поцеловал ласково Пал Петрович свою румяную дочь в нежный висок.
– Непременно, батюшка, – ответствовала та, наполняясь отчего-то счастливым предчувствием.
