- Яс сы эр ма и, бэ? Сы эр! (Я не отец тебе, слышишь? Не отец!) - рычал «дядя Ихор», грозя ему кулаком.
Он был высоким, красивым и сильным, и Эол очень сильно хотел быть похож на него.
Мать исходила мольбами:
- Хура, хура, Ихор! (Прости, прости, Ихор).
Когда дверь за ним затворилась, то мать подошла. Рука у неё была влажной и очень солёной от слёз. Эол запрещал себе плакать, хоть ему и хотелось тогда.
- Нё эрке ху, эрке, (Он любит тебя, любит), - убеждала она с каким-то ожесточением теребя его волосы.
- Эрке сы кахму, (Любовь не такая), - отстранился Эол. Тогда он её осуждал. А теперь, спустя долгое время, когда это чувство захватило его самого, стал по чуть-чуть понимать. Любовь не всегда значит — счастье! Но для того, кто её ощущает, это всегда хорошо.
Когда Эол вырос и тело окрепло настолько, чтоб называться мужским, он добровольно пришёл во дворец. Думал, папаша прогонит! Однако он взял, и даже велел обучаться военному делу наравне с сыновьями богатых мужей. Эол никогда не считал себя ровней такому сословию. Он знал своё место и, вероятно, поэтому был на хорошем счету во дворце. В момент, когда мать заболела, Ихор давно развлекался с другой. Он менял фавориток, как Светило на небе меняет наряд. Но даже на смертном одре мать говорила, что он её любит, а прелюбодеяние — это попытки уйти от любви. «Они просто не могут быть вместе, и данность эта снедает двоих».
Эол вызвал лекаря. Жалования, что платили ему при дворце, с лихвою хватало на жизнь. Мать металась, часы её были уже сочтены. Но жажда проститься держала на этой земле. Он не сумел наблюдать эти муки! Отправился сам «на поклон», желая его привести. Но «дядюшка Ихор» был пьян, и в компании шлюх ему было намного приятнее, чем у смертельного ложа той единственной женщины, что взаправду любила его...
Река как будто стояла на месте, но она непрерывно текла, унося их всё дальше и дальше от Сурии, всё дальше от Теи. Он старался не думать об этом, держа её чадо в руках. Даже мысли о том, что её больше нет, причиняли безумную боль! И глаза, с грустной синью которых не смела сравниться прозрачная нега небес... И звук её голоса, что неизменно звучал в голове...
«Яс люх сы юкки сы ху» (Я уже не смогу без тебя), - сказала Протея. А он? Разве сможет прожить без неё?
- Аааааааааа! - разразился безжалостным ором узелок у него на груди.
Трезора рыдала, уронив сахарок. Эол потянулся за новым, но крошка отвергла его. Время кормёжки ещё не настало, но он всё же решил покормить. Горлышко узкой бутылки было затянуто тканью. Из которой, сквозь еле заметную щёлку сочилось то самое молоко. Наполняясь, мешок имитировал грудь, давя на которую, можно было напиться. Трези нахмурилась, когда в ротик ей угодила струя.
- Сы мэрла, (Не мама), - согласился Эол, - Яс имах, (Я знаю).
Виды вокруг постоянно менялись, но в то же время оставались похожими. Деревья на том берегу, отражались в зеркальной тени́ водоёма. Солнце уже уходило за край, и с обеих сторон от бортов мастерили весомые факелы. Их путь до сих пор пролегал вдоль долины. И отголоски её в виде редких домов у воды проступали сквозь яркую зелень. Любопытным и странным был мир, в котором не знали, что означает зима. Эол же не ведал иного! Он прожил в горах, и не стал бы спускаться исключительно ради забавы. Лишь только нужда сумела его убедить.
Наевшись, Трезора зевнула. Он приложил её тельце к груди. Тёплый, нежный, пропитанный светом, запах кожи и запах любви пробуждал в нём отцовские чувства. Верно так ощущает себя всякий нормальный яхым, держа на руках долгожданное чадо? Трези срыгнула ему на плечо, словно давая понять, что даже такие премилые крохи способны на дерзость.
