Она смотрела на Тома, не веря своим ушам, тщетно пытаясь прочесть на его лице какие-нибудь признаки того, что он говорит не всерьёз. Но он и не думал шутить, и осознание этого подняло внутри Полли такую волну гнева, что у неё потемнело в глазах. Сквозь грохочущую в ушах кровь она услышала собственный голос:
– И это говоришь мне ты? Любитель пудрить людям мозги киношками про вождя? Хочешь рассказать мне, как правильно бороться с режимом? Ну же, давай! С удовольствием послушаю, ещё и Яна научу, а то ведь он, дурачок, мучается столько лет без твоих мудрых советов.
Скулы Тома побелели, но он молчал, а Полли уже не могла остановиться.
– Ты неплохо устроился, сидишь в своей каморке и ни черта не желаешь знать, заботишься только о собственном удобстве. Строишь из себя возвышенного, не опускаешься до всей этой грязи. Конечно, где ты и где пошлая бытовуха! Плевать, что мы живём в сточной канаве, пока тебя лично не трогают. Пусть другие что-то придумывают и подставляются Псам, а ты лучше включишь очередное патриотическое дерьмо и заваришь себе кофе. Проснись уже! Мы питаемся отбросами, мёрзнем зимой без отопления и ходим по улицам, оглядываясь, и это ты называешь жизнью? Да в гробу я видала такую жизнь, пусть меня лучше сгноят в Упра…
Он закрыл ей рот ладонью, и Полли чуть не задохнулась от неожиданности, не успев набрать в лёгкие воздух посреди своей тирады. Мягко, но решительно Том уволок её назад к дивану, заставив сесть, а сам вернулся к окну, чтобы бросить быстрый взгляд на пустой тёмный двор и задёрнуть шторы. Полли больше не пыталась заговорить, её как будто выдернули из розетки и оставили сидеть на продавленном диване, мёртвую и обесточенную. Том опустился рядом с ней. Под ним жалобно скрипнула пружина.
– Если будешь так громко призывать Управление, они сюда точно заявятся.
Полли уже было плевать. Она сидела, не глядя на Тома, вообще не желая никогда больше его видеть. Теперь она жалела, что пришла к нему и открылась, неужели не понимала, как он отреагирует?
Нет, не понимала. У неё не было людей ближе него, Полли привыкла считать Тома частью себя и даже помыслить не могла, что тот может взбунтоваться. Как если бы собственная рука вдруг зажила своей жизнью и ударила её.
Они долго молчали, и Полли думала о том, как в этот час добраться до дома, не нарвавшись на неприятности. Встретить компанию пьяных весельчаков или патрульных было одинаково паршиво и одинаково вероятно. Зря она засиделась, зря вообще явилась сюда, но больше она не повторит такой ошибки.
Вдруг Том заговорил.
– Ты, конечно, права, я просто прячу голову в песок. Понимаешь, я не верю, что мы можем всё исправить. Но стараюсь верить в то, что можно стать счастливее хотя бы в собственном маленьком мирке. Я никогда не считал себя смелым или сильным, или достаточно умным, чтобы сражаться за всеобщую свободу. Мне это не по зубам. В магазинах всё равно будут продавать тухлое мясо. Детей всё равно будут водить в кино, даже если крутить его буду не я. Но если возня с плёнкой делает меня счастливее, если я могу купить что-то вкусное в Пустом доме, то зачем лишать себя этих крошечных радостей? Так мне легче не думать о «пошлой бытовухе».
Полли ничего не ответила. Том немного помолчал и добавил:
– Если ты скажешь, что это эгоизм, то снова будешь права. Я эгоист и не пытаюсь никого спасать. Пусть я прячусь от действительности, пусть я всего лишь жалкий мечтатель, но это всё, что у меня есть. Я просто хочу жить спокойно и заботиться о тех немногих близких, которые у меня остались. И знаешь, мне этого вполне достаточно.
