Неожиданно сразу воцарилась тишина. Воспользовавшись этим, Лапка пригласила всех к столу.
– Садитесь за стол, ужин остывает!
Фраза оказала волшебное действие – общество притихло и, усевшись по своим местам, занялось ужином. Но время от времени кто-нибудь поглядывал в сторону Бантика, мирно спавшего посередине комнаты. Только Царап пил свое молоко не отвлекаясь.
– Такой он …спокойный, – негромко заметила Лапка, кивнув на змею.
– Да уж, впервые вижу такого новичка, – согласился я.
– О, у них всегда вопросов …ого-го, – заметил Пион.
– Множество, – подсказал ослик.
– Помнишь себя? – спросил я шепотом у Лапки.
– Да уж, я-то не спала в тот день в отличии от Бантика.
Я, ослик и Царап, притихнув, ели тыкву с салатом из капусты, вспоминая «тот» день. Лапка пришла в поле, где мы работали. Эта хрупкая девочка полдня провела с нами, рассаживая томаты. За это время она рассказала, что уже побывала в нашем доме, как ей там понравилось. Потом попросила объяснить все о жизни в обители. В тот день я понял, как нам повезло.
– Часовник надеялся, что змея станет с ним разговоры разговаривать, – с набитым ртом съехидничал Твердолоб, возвращая меня в настоящий момент.
Поскольку никто ему не ответил, конь углубил мысль:
– Решил, что пару себе нашел, с кем болтать можно вместо того, чтобы работать.
Обитатели молча продолжали ужин. Твердолоб хмыкнул и двинулся к выходу – он рано укладывался спать. Прощальный взмах хвоста – конь скрывается за дверью, удаляясь в конюшню, построенную специально для него. Позже там же стал жить ослик.
– Почему же Бантик не оправдал твоих надежд? – поинтересовался Бормот.
– Понимаешь, я знаю, что змея – символ мудрости, а Бантик… он даже сказать ничего толком не может, – тихо объяснил я.
После ужина я присел у камина, любуясь ярким желтым пламенем. Обитатели потянулись к огню – немного посидеть перед сном, обсудить чрезвычайное событие дня. Бормот расположился возле меня и разговор продолжился.
– Змея не знает ничего? – спросил он вполголоса.
– Он обо всем спрашивает: «что это». Ответить толком не может. Ты же сам слышал.
– Вот и символ мудрости. Парадокс, – глубокомысленно заключил ослик.
Он замолчал, засмотрелся на огонь, я же прикрыл глаза. С осликом я (как и все) общался с удовольствием, так как он отличался добрым и веселым нравом, общительностью, трудолюбием, уступчивостью и готовностью всегда помочь. Но разговоры, не касающиеся насущных проблем, Бормот не слишком-то поддерживал: у него эти рассуждения вызывали непонятное для меня отторжение.
Между тем усталость брала свое – разговор в комнате постепенно затих. Начался дождь, как мы и предполагали; он мерно стучал по стеклу, навевая сон. Лапка что-то еще доделывала у печи. Собаки, свернувшись у камина на вязаных половиках, дремали (спали они, как и другие обитатели, наверху в спальнях). Царап с Мерзликом уже укладывались на ночь в большой корзине, стоявшей на широкой скамье у печки. Спят они вместе: у крысы редкая шерсть, и кот греет малыша. Спица, сидя в кресле, что-то шила, пододвинув лучинку так близко, кажется, если бы не косынка, волосы бы ее загорелись.
Мне так уютно, спокойно у камина, но надо подниматься в спальню, ложиться в кровать, ведь завтра настанет новый день, наполненный трудом, заботами. Не знаю, радует меня это или разочаровывает. Мне известно лишь, что не зависит от моей воли, встречу ли грядущее утро, продолжу жить здесь или вдруг исчезну. Утро пугает больше всего, может потому, что именно в это время суток исчезла Веснушка. Спускаясь в столовую на заре, каждое утро я слышу стук сердца, готового от волнения выскочить из груди.
