Часы тикают. Медленно. Бесконечно.
Ловлю себя на том, что не могу усидеть на месте и начинаю ходить по коридору, заглядывая в окна, выискивая хоть какую-то новость.
Но её всё нет.
Прошло ещё четыре часа…
Четыре часа. Четыре бесконечных, мучительных часа, а бабушку до сих пор не вернули. Сижу в той же комнате ожидания, но больше не могу спокойно сложить руки. Я обгрызла все ногти, мои ноги подрагивают, а в груди разливается тяжесть, которая кажется невыносимой.
Я не знаю, что с ней. Никто мне ничего не говорит. Я обошла весь пост медсестёр, заглянула в ординаторскую, пыталась хоть у кого-то вытянуть ответ, но все только повторяли одно и то же: «Операция ещё идёт. Нам нечего вам сказать. Подождите».
Подождите. Это слово уже звучит как насмешка. Как я могу ждать, когда у меня внутри всё сжимается от страха?
Стою возле стойки регистрации, сжав кулаки так, что ногти врезаются в кожу. Я уже за гранью терпения. В какой-то момент мне кажется, что если не узнаю что-то в ближайшую минуту, я просто потеряю сознание.
Но прежде чем я успеваю что-то сказать, коридором раздаётся звук катящихся колёс. Меня прошибает холод, и я замираю.
– Мисс Холлоуэй? – голос медсестры.
Вскидываю голову и вижу, как каталка въезжает в коридор. На ней – бабушка. Лицо бледное, с осунувшимися чертами, волосы чуть влажные от пота. Вены на руках прикрыты белым пластырем, к пальцу прикреплён пульсоксиметр, грудь равномерно поднимается под одеялом. В углу каталки висит прозрачный пакет с физиологическим раствором, капельница соединена с веной на её руке.
– Бабушка… – мой голос срывается.
Каталку вкатывают в палату. За ней следует доктор Сандерс, его лицо выглядит измождённым, но сосредоточенным. Я почти бегом влетаю в палату, хватаясь за поручень кровати.
– Она в порядке? Почему так долго? – мой голос дрожит, но мне всё равно.
Доктор Сандерс делает успокаивающий жест рукой.
– Операция длилась дольше, чем ожидалось. Мы столкнулись с некоторыми осложнениями, – он говорит ровно, но я вижу в его глазах, что он тоже устал. – У вашей бабушки был обширный инфаркт миокарда, что привело к значительному повреждению тканей сердца. Кроме того, на створках аортального клапана были выраженные кальцинозные отложения, из-за чего процесс замены усложнился. Мы провели транскатетерную имплантацию аортального клапана и дополнительно выполнили стентирование коронарной артерии, так как обнаружили критический стеноз.
Слова звучат сухо, почти отчуждённо, но их смысл ударяет по мне, как молния.
– Это… это значит, что теперь всё хорошо? – выдавливаю я.
Доктор слегка наклоняет голову.
– Операция прошла успешно, но восстановление будет долгим. Первые сутки после вмешательства – самые критичные. Мы продолжаем мониторинг, чтобы исключить возможные аритмии, гипотонию или осложнения после инфаркта. Также начата антикоагулянтная терапия для предотвращения тромбообразования. Пока её состояние стабильное, но ей потребуется время, чтобы восстановиться.
Киваю, но слова про «критичные первые сутки» пронзают меня холодом. Смотрю на бабушку. Её лицо кажется ещё бледнее, веки дрожат, но медленно поднимаются. Глаза мутные, словно она видит сквозь туман.
– Лили… – её голос едва слышен, как шёпот.
– Я здесь, бабуль, – хватаю её за руку, чувствуя, какая она холодная. – Всё хорошо. Ты справилась.
Бабушка слабо улыбается, её взгляд ослабленный, но живой.
