– Врач… сказал… что я теперь… с новым сердцем? – голос слабый, но в нём слышится знакомая ирония.
Доктор Сандерс позволяет себе легкую улыбку.
– Можно сказать и так, миссис Холлоуэй. Ваш новый клапан прослужит вам долгие годы, если вы будете следовать нашим рекомендациям.
Бабушка едва кивает, её веки снова начинают медленно закрываться.
– Лили… не уходи далеко…
– Я здесь, никуда не уйду, – говорю я, сжимая её руку крепче.
Доктор делает знак медсестре, и та начинает проверять показатели. Пульсометр на мониторе показывает ровный ритм сердца, давление стабильно, уровень кислорода в норме. Я наблюдаю за этим, будто от этого зависит моя жизнь.
– Мы будем контролировать её состояние каждые несколько часов, – говорит Сандерс. – Если будут изменения, мы сразу сообщим вам.
Киваю, не в силах ничего сказать. Грудь сжимает странная смесь облегчения и страха.
– Лили… – едва слышный шёпот срывается с губ бабули.
– Я здесь, – отвечаю, чуть наклоняясь к ней, чтобы она не тратила силы.
Она медленно моргает, словно стараясь сфокусировать взгляд.
– Ты… ты такая красивая… как твоя мама…
Сжимаю её руку крепче, чувствуя, как внутри что-то болезненно сжимается. Она часто вспоминает маму, особенно когда ослаблена болезнью или усталостью.
– Спасибо, бабушка, – тихо говорю я, глотая ком в горле.
– Генри… – вдруг шепчет она, едва слышно.
Вздрагиваю. Её веки снова опускаются, дыхание замедляется. Может, она просто бредит? Или действительно ждёт его?
Только успеваю подумать об этом, как дверь в палату медленно открывается. В проёме появляется высокий пожилой мужчина с аккуратно зачесанными назад седыми волосами. В его руках – корзина с цветами, аккуратно перевязанная лентой. Он стоит, как будто замерев, глядя прямо на кровать.
Его лицо изменяется в одно мгновение. Сначала лёгкое удивление, затем неверие, а после… что-то другое. Глаза блестят, губы чуть приоткрываются, будто он собирается что-то сказать, но слова застывают у него в горле.
– Элеонор… – его голос дрожит, как если бы он боялся разрушить этот момент одним неверным движением.
Смотрю на него и не понимаю, почему меня так удивляет его реакция. Они ведь старые друзья, верно? Но сейчас он смотрит на неё так, будто перед ним – целая жизнь, которую он потерял и внезапно нашёл снова. В его глазах – столько эмоций, что мне кажется, что воздух в комнате стал тяжелее.
Бабушка медленно открывает глаза, её зрачки мутные, но когда она видит его, на её лице появляется слабая, почти призрачная улыбка.
– Генри… – шёпот срывается с её губ.
Он делает шаг вперёд, потом ещё один, пока не оказывается у кровати. Он опускает корзину на тумбочку рядом с капельницей, а затем медленно, с осторожностью, берёт бабушку за другую руку, словно боится, что она исчезнет, если он прикоснётся слишком крепко.
– Я здесь, Элли, – говорит он, и в его голосе слышится столько любви и боли, что мне хочется отвернуться, чтобы не быть свидетелем этого момента.
Бабушка закрывает глаза, её губы едва заметно дрожат.
– Ты… пришёл…
– Конечно, – шепчет он. – Я бы пришёл раньше, если бы знал…
Я понимаю, что не должна здесь находиться. Это их момент. Их история, которая прерывалась десятилетиями, но сейчас продолжает жить.
Медленно встаю и, слабо улыбнувшись, шепчу:
– Оставлю вас наедине.
Генри лишь кивает, не отрывая взгляда от бабушки, а я тихо выскальзываю за дверь.
