Эдик отвозил Мэтра на мыс Гиршенко и ждал, пока он скажет ему, что обсуждали с директором.
– Да, Эдик, – говорил Ян Сергеевич перед тем, как выйти, – говорили в том числе про вас – о возможности попробовать вас на третьем гобое. Будьте готовы. До свидания.
И выходил из машины. На улице была уже глубокая ночь.
Много было интересного народа в театре, и историй много было интересных. Мужчины, сбежавшие от жен, юнцы, чуть за двадцать, сбежавшие от родителей; женщины, сбежавшие от себя; вечные путешественники; люди с двумя высшими; люди, которых выгнали из консерватории – бунтари, свободолюбивый народ. Был среди них и угрюмый неразговорчивый виолончелист, около сорока, который странно хромал. Говорили, что он упал со скалы – чудом остался жив и полгода пролежал парализованный. Да – это был тот самый Борис.
VII
Занятия на велотренажере были настоящим мучением: каждый оборот педалей давался Борису с невероятным трудом, но чем больнее было ему – тем острее он ощущал возвращавшуюся к нему жизнь, и ему было приятно вгрызаться в неё, как в сочный плод. Покрываясь холодным потом, он медленно, но верно делал виток за витком.
– Сегодня вы молодец, Борис – сделали на пять оборотов больше, – сказала врач лечебной физкультуры.
Курс реабилитации не входил в страховку, которая была у Бориса, но Школа музыки оплатила его в качестве жеста доброй воли.
– Стараюсь, – ответил он, вытирая пот со лба, кое-как держа полотенце непослушной рукой.
– Сейчас подвезу вам коляску.
– Не надо. Дайте ходунки.
– Вам еще рано их.
– Нет, нет, я хочу. Дайте.
За вежливой улыбкой врача можно было разглядеть холодную маску скепсиса. Она пододвинула ему ходунки.
– Позвольте…
– Я сам, сам.
Он вцепился в поручни непослушными пальцами и поднял с тренажера свое обрюзгшее тело. Встав на ноги, он думал было сделать первый шаг, но не смог и затрясся всем телом, пытаясь удержаться. Он был как кукла марионетка, подвешенный за невидимые нити и управляемый невидимой рукой. Несколько секунд кукловод держал его, а затем бросил вагу, и Борис рухнул на пол, ударившись головой. По лбу пошла струйка крови.
– Ну вот – еще и голову разбили, – говорила я вам.
– Ничего, ничего…Мне не привыкать.
Через месяц Борис уже ходил и готовился к выписке. Коллега, тот самый, который приносил ему матрас от пролежней, пришел навестить его.
– Выглядишь отлично, в Школе тебя все заждались.
– Неужели некому показать, как играть «Вариации на тему рококо» Чайковского? – усмехнулся Борис.
– Совершенно некому. Японцы такие чопорные – русская музыка им чужда.
– Сейчас я точно ничего показать сам не смогу – не знаю, когда начну играть: левая рука еще совсем слабая. Толку от меня сейчас немного.
– Смог встать на ноги – сможешь и «Рококо» сыграть. Не все сразу.
– Ну да, наверно… Спасибо тебе, Володя.
– Брось, мне-то за что!
– Кроме тебя у меня здесь – никого.
– Ерунда, прорвемся!
– Послушай, а что с Рут?
– Она стала дзехацу.
– Стала кем?
– Исчезла. Я не хотел тебе говорить.
– Когда это случилось? Зачем?
– Видимо, сразу после того, как она бросила тебя. В Японии люди часто исчезают из своей прошлой жизни. На этом целый бизнес построен. Подъезжает ночью к дому машина, забирает клиента. Из вещей только самое необходимое: средства гигиены, одежда на первое время. Липовые документы лежат в бардачке, человека увозят в неизвестном направлении – утром его уже и след простыл. Я думал, ты знаешь.
