– А я побегу поищу Джульетту, – предложила Тамара и умчалась в сторону сарая, где был захоронен дворовой пёс Ромео, и где обычно проводила своё время тоскующая о погибшем друге Джульетта.
Войдя в дом, Володя с любопытством огляделся. Убогая обстановка дома вначале поразила его, ему ещё никогда не приходилось бывать в таком бедном жилище, но почему-то здесь ему всё нравилось. В комнате было уютно и чем-то приятно пахло. На столе, кроме маковых пирогов, в тарелке лежали нарезанные дольками яблоки и мёд в вазочке.
– У вас очень чисто, – вежливо заметил мальчик.
– А как же иначе, – с достоинством ответила женщина, – ведь сегодня Рош ха-Шана, еврейский Новый год, начало новой жизни*. Чтобы она была светлой и чистой, положено хорошо прибраться в доме, такая у нас традиция. Ты садись, – пригласила она его, – а я угощу тебя своим маковым штруделем. Говорят, – с гордостью добавила она и просияла улыбкой, – что он у меня получается отменным. Володя не стал отказываться и с удовольствием отправил в рот кусок благоухающей сдобы.
– О! А вы знаете и, правда, очень вкусно, – с видом знатока похвалил он и задержал взгляд на лице женщины, на котором отчетливо проступали следы слёз. – А почему вы плакали, тётя Анна? Вас кто-нибудь обидел?
– Обидел, – вздохнула Анна и опустила голову, – и как ты думаешь – кто? Мой собственный отец. Правда, это случилось давно, но так уж получилось, что вспомнила я об этом только сегодня. Они помолчали.
– А ты знаешь, – неожиданно спросила она, – какой именно сегодня день?
– Вы же уже говорили, Новый год, – вежливо напомнил мальчик. – Только ведь его отмечают зимой, – заметил он.
– А у евреев – сегодня, – пояснила Анна, – мы ведем своё летоисчисление со дня основания мира. В этот день[8] нельзя ни в коем случае ни с кем ссориться. А я…, – и она опустила голову, вспомнив умаляющее лицо своего отца и его протянутые к ней руки, – я очень обидела своего отца. Он, конечно, очень виноват передо мною, – помолчав, добавила она, – но ведь он мой отец… Тем более, что из родных у меня никого больше нет: только он и Маня.
– Да, я знаю, – неожиданно заметил Володя, – мне Маня говорила, что её отец умер. Анна удивлённо взглянула на него.
– Ты что-то путаешь, она не могла этого знать, я сама об этом вспомнила только сегодня.
– Ничего я не путаю, – возразил мальчик, – она ясно сказала: – Мой отец умер, – подтвердил он.
– Странно, – покачала головой Анна и, услышав скрип входной двери, радостно вскочила со стула. – А вот и наши, слава богу, вернулись.
– А кто тут мои штрудели поедает, – с грозным видом спросил Яков Натанзон, заходя в комнату, – мы так не договаривались!
– А где Маня, дядя Яков? – с удивлением уставилась на него Анна.
– Откуда же я знаю, – в свою очередь удивился фельдшер. – Когда я уходил, она ещё спала.
– Господи! Да что это такое, где же она тогда может быть?! – вскочив, всплеснула руками женщина. Лицо её побледнело до такой степени, что стало белое, будто бумага.
– Чего ты так разнервничалась, дочка, – принялся успокаивать её Яков. – Куда она от нас денется?
– Да как же не нервничать, если с утра её никто нигде не видел, – едва не плакала Анна, губы у неё беспомощно дрожали. – Я надеялась, что она с вами ушла…
– Нигде, говоришь? – задумался Яков и почесал свою бороду. – Так я знаю, где она, – вдруг с уверенностью заявил он.
