– Ну это вряд ли. Она с ним… В общем, роман у неё был в прошлом году, когда она в Москву летала. Он скульптор, сын учёного-пушкиниста, – успокоила её дочь.
– Скульптор – это другое дело, – удовлетворённо выдохнула Нора. – И то, что – Гвидон, тоже хорошо. Помнишь, у Пушкина?
– Я всё помню, мамочка. – Тришка снова прижалась к ней, и они затихли. Лишь ещё один раз дочь едва слышно произнесла: – Я всё очень хорошо помню…
Следующий звонок от Приски вновь пришлось принимать младшей сестре. Он раздался на пятый день после того, прошлого звонка.
– Триш, собирайся. Ты летишь в Москву, – ультимативно сообщила Присцилла сестре. – Так надо. Виза тебе будет. Когда сможешь?
– Когда? – задумалась та. – А зачем, Прис? Насчёт папы что-то предпринимать?
– Прилетишь – узнаешь, – столь же категорично подтвердила Присцилла намерение видеть сестру в Москве. – Ты нам нужна!
– Кому, прости? Не очень поняла.
– Нам! Когда у тебя экзамены?
Триш мысленно подсчитала:
– В середине июля. А что?
– Что играешь?
– Ноктюрны Шопена. А тебе зачем, Прис?
– Не поздней середины июля ждём. Билет бери на месяц, думаю, хватит. Всё! Я ещё буду звонить. – И Приска повесила трубку.
Считая от того дня, когда Патриция Харпер приземлилась в московском аэропорту, Приске оставалось до отлёта ещё недели полторы. В аэропорту её встречал художник Юлий Шварц. Так они решили: он и Гвидон. Приска подумала и согласилась:
– Может, вы и правы, мальчики. Триша у нас существо нежное, как все пианистические натуры. Её надо брать сразу, не давая прийти в себя. И так, чтобы не было помех вроде старшей сестры. А то всё её счастье сразу на меня обрушится, и Юлику придётся изобретать что-то экстраодинари. А так… пусть они познакомятся, пусть он её в такси прокатит, Москву заодно предъявит к обозрению. – Она кивнула Шварцу. – Ты её через центр провези только. И обязательно у дома Мельникова тормозни, объясни, что это любимый дом её сестры в Москве. Ладно? И не забудь сказать, что мы к самолёту не успевали, были в отъезде. О’кей?
Триш ждали в Кривоарбатском, по этому же адресу теперь можно было регистрировать её в качестве временно проживающей в Москве иностранки. Таисия Леонтьевна, заблаговременно поставленная в известность о приезде невесткиной сестры, начала суетиться сильно заранее. Ударить в грязь лицом перед единственной представительницей иностранной родни было ну никак не возможно.
С утра подалась на рынок, чтобы всё самое-самое свежее захватить. Денег дал Гвидон, но Юлик настоял, чтобы все будущие расходы по пребыванию Прискиной сестры легли на него. В итоге решили – пополам. С деньгами пока было более-менее, особенно у Шварца. Удачно пристроил по случаю писанную крупно маслом на холсте голову собаки. Полуторагодовалая дворняга обреталась у них во дворе на Октябрьской, выпрашивая у местных жильцов питательное подаяние. Юлик частенько проникался сочувствием и прицельно швырял из полуподвального окна, прямо через решётку, остатки товарищеских трапез. Как правило, колбасные обрезки, сырную кожуру, селёдочные головы и промоченные в консервной жиже хлебные горбушки. Благодарный пес сжирал все, чаще – не глотая, при этом смотрел через зарешеченное Юликово окошко с такой животной признательностью, что Юлику ничего не оставалось, как метнуть добавочный кусок уже не от объедков, а оторвав от личного меню.
Пару недель назад он швырнул, по обыкновению, через квадрат решётки очередной шматок для поддержания собачьей преданности. Та, конечно, сожрала и, шумно внюхиваясь в окружающую среду, сунулась мордой в решётку, ища продолжения банкета. Тут-то Шварц и понял всё: про собаку и про себя. Не знал лишь к тому моменту, что пёс сыграет в его жизни роль поважней, чем разовый заработок. Да и тот в итоге не случился. А вообще композиция была безупречной. Осталось только написать. Что Юлик и сделал не откладывая в долгий ящик. Сделал и сам остался доволен.
