Комната утешения - страница 10
Я улыбаюсь и заправляю ей прядь за ухо: кто бы мог подумать, что наступит в нашей жизни момент, когда шведский будет самым естественным языком для общения друг с другом.
Аля спрашивает вдруг:
– А у тебя?
Я отвечаю:
TRÖSTEN.
Это мое любимое слово на всех языках, которые я знаю.
– А как оно переводится?
Я улыбаюсь.
Утешение.
Вечером Аля просит рассказать ей что-нибудь. Я знаю, что ей просто нужно слышать долгую монотонную речь. Можно открыть инструкцию по чистке канализационных труб – вряд ли она заметит. Я сажусь на пол рядом с кроватью, по-турецки скрещиваю ноги, кладу руки на колени. Закрываю глаза. Я не могу отделаться от тревожно-навязчивого ощущения потери слов. Терять слова как терять жизнь. Я набираю побольше воздуха и говорю:
Майра идет дальше
Во вторник Майра в полной мере имеет жизнь. В значении HAVE, конечно.
Откидывает одеяло, ставит правую, а после и левую ногу на пол, освобождает оконный квадрат от ткани штор. Всматривается в утренние звезды. Говорит то ли долгой ночи, то ли минутному дню: «Ты сегодня подольше длись». Механическое приветствие, которое рождается на губах каждого из их деревни после пробуждения, Майра честно пропускает через косточки и внутренности. Она слишком стара, чтобы тратить слова попусту.
Майра берет из холодильного шкафа самодельный йогурт и варенье из морошки. Столовая ложка прыгает в правую ладонь и дважды ныряет в морошку. Майра прикрывает глаза и с наслаждением облизывает вареньевые остатки с металлической поверхности, оголяя длинный шершавый, как у кошки, язык. Левый глаз у Майры слезится. Майра ест на месте, некрасиво и не присаживаясь: нет нужды в театре лицемерия, когда живешь одна. Не мешая, она поочередно отправляет в рот то белую молочную часть завтрака, то оранжевую ягодную до тех пор, пока порция не закончится. Запивает кофе: набирает полный рот кипяточной жидкости и проглатывает. Мыть тарелку и чашку Майра ленится, но заливает водой – компромисс.
После завтрака Майра шаркает к станку и садится за работу. Для таких, как она, занятие выбирать не особенно приходится: старухи ткут сукно, или ковры, или что еще. Майра ткет одеяло. Берет заготовленную из оленьей шерсти пряжу, наматывает ее на станок. Говорят, деревенские старухи могут на один только вкус определить цвет и тип шерсти, поэтому их узоры считаются самыми искусными и работают как обереги. Может, это и правда, но Майра предпочитает пользоваться глазами, хотя бы правым – тот видит получше. Майра натягивает нити, поддевает, выравнивает; полотно ширится, богатеет, дольше длится. Приходит темнота, от усталости левый глаз слезится. Пора кончать.
Майра выгоняет себя на улицу. Бредет, шатаясь, до деревенского магазина. Замирает перед продуктовой полкой в нерешительности: прозрачная сорокаградусная вода послаще или погорче? Берет погорче. Или даже погорше.
В очереди перед Майрой и после нее застыли в ожидании стайки испуганных девочек и мальчиков. Подходя к такому же испуганному подростку за кассой, каждый из них ставит выбранный товар на столешницу и непременно получает вопросительное требование:
– Паспорт?
Мальчик за кассой не сверяет лица в жизни и на фотографии, утыкается взглядом только в год, напечатанный шрифтом Arial, поэтому каждый птенец вылетает из дверей довольный и с желаемым напитком в руках.
Майра ставит бутылку перед мальчиком и тоже получает вопрос-требование: «Паспорт?»