Коновницыны в России и в изгнании - страница 21

Прощаясь, отец меня благословил в последний раз. Тюремный сторож всё время торопил.

Из тюрьмы я отправился к нашим городским знакомым, они встречались с комиссаром Никитиным. Меня там успокоили, сказав, что этой ночью ничего не будет, так как вышел декрет: все расстрелы должны быть санкционированы в Петрограде.

Успокоенный, я поздно вечером отправился домой. Сильный мороз, снег скрипит под ногами… Ночь… Ярко горят звёзды… Город давно позади… Кругом лес… Ни живой души… Над лесом на небе появился свет… Наверное пожар… Свет становится ярче, появляются лучи, они медленно передвигаются и окрашиваются то в бледно-зеленый, то в малиновый – северное сияние. Я его вижу в первый раз, становится жутко…

Дома рассказываю о случившемся. Мы решаем с матерью рано утром идти в деревню и просить крестьян идти в ЧК, чтобы требовать приостановление смертного приговора над отцом и братом. С крестьянами мы жили хорошо, они от отца, кроме добра, ничего не видели.

Разбитый и усталый я засыпаю… Просыпаюсь от грохота… Катится из спальни отца большой шар. Хотя его и не видно, но по звуку ясно слышу, что это шар. Он катится через все жилые комнаты и в последней, где спит мать, он с треском лопается… Мать, брат и сестра тоже проснулись… Мать громко молится… Два часа ночи… Наступает полная тишина… У всех чувство, что отца в эту минуту не стало.

Рано утром на следующий день, получив у нашего комиссара лошадь мы с матерью отправились в деревню Смуравьёво. Крестьяне нам очень сочувствовали и решили идти всей деревней в город, чтобы требовать, как представители народа, освобождения отца и брата. Лошадь, окружённая крестьянами, двигалась шагом.

Приехав в город, мы с матерью отправляемся к знакомым, а крестьяне идут в ЧК. У знакомых мы узнаем, что отца расстреляли этой ночью в 2 часа… С матерью обморок… Приводим ее в чувство. В тюрьме тюремный сторож передает Евангелие и плед отца. За вознаграждение кладбищенский сторож указывает место, где закопано тело отца… Капли крови на мелких льдинках… Дует холодный ветер, лошадь поджала хвост и опустила голову… Начинает падать снег. Мы стоим на коленях и молимся…

Крестьяне бежали из ЧК, так как им пригрозили чекисты расстрелом за контрреволюцию. Выдать тело отца для похорон тоже отказали.

При свидании с братом узнаю: он заснул и во сне видел, что отец ходит по тюремной стене в дворянском мундире. Проснулся от выстрелов… На следующий день его вызвали на допрос. В кабинете председателя ЧК собралась вся тройка. Они были судьями и палачами. Брату предложили сесть и закурить. «Не хотите ли чаю? Мы Вас пригласили, чтобы сообщить, что этой ночью Ваш отец расстрелян, нас интересует узнать, какое впечатление это произведет на Вас?» Молчание… «Есть ли у Вас какие-нибудь вопросы?» «Да, я три месяца в тюрьме и мне до сих пор не предъявлено никакого обвинения». «Ваше дело уже закончено и Вас на днях расстреляют. Конвойные ведите его в тюрьму. При попытке бегства колите штыками, понятно?» В этом заключался весь допрос.

Медленно ползет время… пустота… Иногда кто-нибудь на рояле играет новую песню Вертинского:

Решили ехать в Петроград и добиваться, пока не поздно, освобождения брата. Пишу прошение и собираю подписи крестьян.

Приезжаю в Петроград рано утром в начале февраля 1919 года. Я одет в кожаную куртку, смазные сапоги, на голове крестьянская меховая шапка, а за плечами мешок. В нем хлеб, сало и картошка. Не видно ни трамваев, ни извощиков. Изредка проносятся на лихачах военные в щегольских кавалерийских шинелях, с красными звездами на фуражках. Окна и двери Гостиного Двора заколочены досками. Магазины не торгуют. На улицах закутанные в тряпье женщины и мужчины, одетые в остатки военной формы, меняют на хлеб кусочки сахара, папиросы и предметы домашнего обихода. Все это разложено на грязной бумаге на тротуаре.