Константин Леонтьев - страница 71

В личном плане вехой разрыва с демократическими кругами стал окончательное расхождение с Тургеневым. Оно не было обозначено какими-то разговорами или действиями. Просто – разошлись… Несколько месяцев назад Тургенев способствовал публикации критической статьи Леонтьева о собственном романе. Но, возможно, это стало толчком к тому, чтобы перестать поддерживать даже видимость прежних отношений. Позднее, в 1876 году, Тургенев прислал Леонтьеву последнее свое письмо с советом отказаться от написания романов и беллитристики. Он писал, что Леонтьеву больше удаются не художественные произведения, а «ученые, этнографические и исторические сочинения»[191]. У Леонтьева выдержки хватило на то, чтобы промолчать, но тургеневское письмо стало болезненным уколом для его самолюбия, – ведь его произведения отверг человек, который сам благословил Леонтьева на литературную дорогу. Справедливости ради надо сказать, что и Леонтьев не раз очень резко отзывался о романах Тургенева: то, по его мнению, автора «Рудина» и «Дворянского гнезда» «духовно не стало» после публикации «Отцов и детей», то Тургенев стал «ничтожен как прах», написав «Дым»… Думаю, до Тургенева доходили некоторые из этих оценок.

Позднее Леонтьев четко отделил свое доброе отношение к Тургеневу-человеку (красивый, добрый, светский человек, протянувший ему руку помощи в трудное время, – благодетель) от мнения о нем как писателе (талантливый, но не оригинальный писатель, уступавший в силе дара многим современникам). В конце жизни Константин Николаевич написал искренние воспоминания о Тургеневе, где попытался показать обе эти стороны. Там есть и такое рассуждение: «Нельзя, разумеется, и теперь не ценить таланта Тургенева, но нельзя же и равнять его, напр., хоть бы со Львом Толстым, а в некоторых отношениях его надо поставить ниже Писемского, ниже Достоевского, ниже Щедрина. По лиризму – гораздо ниже Достоевского; по широкой и равномерно разлитой объективности – ниже Писемского; по силе ядовитого комизма (от которого Тургенев был все-таки не прочь) и по пламенной сатирической злобе – ниже Щедрина, за которым и не разделяющий его направления человек должен все-таки признать эти свойства»[192].

Наверное, Леонтьев слишком резок. Без «Рудина», «Дворянского гнезда», «Муму» невозможно представить себе русскую литературу 19 века. Есть прекрасные строчки в дневниках Дурылина о том, как он перечел уже в советское время тургеневскую «Асю»: «Словно сжимал в руке старый, пожелтелый от времени, маленький, тонкий-тонкий платок, пропитанный нежными дорогими духами, тоже старый, благородный запах… Та девушка, кому принадлежал платок, давно в могиле, а от платка струится тот же запах, по-прежнему чистый и нежный, тонкий и милый… И подносишь, подносишь платок к лицу и бесконечно и благодарно вдыхаешь его драгоценный аромат»[193]. Драгоценный аромат многих романов Тургенева трудно забыть и, вдыхая его, сложно сравнивать – кто был сильнее в сатире или объективности…

А вот Тургенев в определенной степени был прав в своих суждениях о Леонтьеве: беллетристические произведения Леонтьева полны очарования, некоторые страницы в них просто превосходны, но они никогда не производят впечатления полностью отделанных вещей, шедевров. В этом смысле, Тургенев и Леонтьев были художниками противоположными по стилистике: произведения Тургенева – отточенные и выверенные, но подчас холодные и рассудочные, романы и рассказы Леонтьева – живые, исповедально-страстные, но не обработанные, с провалами в действии и отсутствием динамики повествования.