У Придыбайло были другие планы. Он пообещал отправиться на «охоту за металлом». Под этими словами он имел в виду выпрашивание стальных листов и прочих материалов по скидке у знакомого. Сообщить о своих успехах он пообещал к вечеру – как раз тогда, когда тележки уже должны будут стоять у дверей его гаража.
Рождественский нащупал телефон, с полуприкрытыми глазами полистал ленту и вновь уснул. В следующий раз он проснулся в середине дня, когда спать стало уже крайне неприлично.
Прежде, чем воровать тележку, он должен был навестить маму – она позвала его в гости, заманила яблочных пирогом, и Женя купился. Он причесался, оделся, вышел из дома и потопал в соседний, куда в прошлый раз заходил к бабушке. И мама, и бабушка Жени жили в доме напротив, но в разных подъездах.
В этой квартире Рождественский прожил все свое детство. Тут до сих пор остались все его вещи, вся его мебель. Расчет был на то, что он в любой момент мог сюда вернуться, если вдруг самостоятельное существование окажется для него непосильным.
Пирог был волшебный, ничуть не хуже, чем готовила бабушка. Такой мягкий и сладкий, нежный, приготовленный только для него. Рождественский посидел с мамой на кухне, поболтал о всяком. О карте все также ни слова.
Матушка Рождественского была очень милой, но чрезвычайно тревожной и пугливой женщиной. Своего единственного сына она очень любила и из-за всех сил оберегала, боясь, что с ним что-нибудь да случиться. И хотя Рождественскому уже было девятнадцать лет, она до сих пор переживала за него, как за маленького, и поэтому Женя местами чувствовал себя скованно.
– Вот, кстати, мам, я принес тебе все контейнеры. – Рождественский выложил контейнеры для еды на стол. – Ну ладно, я уже пойду, наверное…
– Стой, куда собрался? Мы же на день рождения к тете Люде едем сегодня, Жень.
Глаза Рождественского стали как блюдца, и в сердце проснулась тревога – какое-то очень неприятное ощущение из детства он сейчас почувствовал с новой силой.
– Подожди, – сказал он робко. – Какой день рождения? Ты мне ничего не говорила.
Матушка повернулась к Жене лицом и посмотрела ему в глаза.
– Как это не говорила? – с непониманием сказала она. – Говорила, точно говорила.
– Не говорила.
– Даже если не говорила, ты мог бы и сам вспомнить!
– Мам! Я не могу сегодня, у меня дела! Почему мне обязательно ехать на день рождения к тете Люде? Что-то не помню, чтобы мы в прошлом году туда ездили.
– Алена приезжает из Хабаровска, сестра твоя! Там будет вся семья. И отец твой там будут. Женя, нет! Ты едешь! И это не обговаривается!
Рождественский застыл как вкопанный.
– Мам! Я не могу, я друзьям обещал сегодня встретиться!
– В другой раз встретитесь, ничего страшного. Еще вся жизнь впереди.
– Нет, в другой не получится, нам нужно сегодня!
– Так что ж ты до вечера сидел? Тем более, нечего под ночь где-то шляться!
– Да мама, господи, ну мне же уже не десять лет! Почему я не могу отказаться? Разве я уже не в праве решать, ехать ли мне на день рождение к тете Люде или нет?
Матушка Рождественского слегка изменилась в лице. Ее глаза приняли более пугающий вид. От нее Рождественский унаследовал эту суперспособность: иногда и его глаза сами по себе закатывались таким образом, что становилась видна верхняя часть склеры. Этот взгляд никогда не получалось сделать намеренно, и в этом и заключалась вся его зловещесть.
– Взрослый уже? – холодно проговорила матушка. – Тогда иди на работу и сам снимай себе жилье.
