– Младшая только научилась ходить. Бессонные ночи. Хорошо, что есть работа – он подмигивает и улыбается, даже не представляя того, что в его фургоне маленькая почка ожидает своего клиента – Любишь детей?
Интересно, сколько скрытых чувств в нем способна убить истина? Мои несколько слов, его психологическая травма. Когда он говорит о детях, в его глазах загорается добрая страсть. Я ощущаю, словно он сам проваливается в детство и, наслаждаясь моментом, готов отдать все, чтобы его отпрыски были счастливы. Это достойно уважения.
– Не думал об этом – отвечаю я и улыбаюсь.
Тяжелый никотиновый дым оседает у меня в горле. Миниатюрные бритвы начинают резать аорту и легкие. Мне тяжело дышать. И первое впечатление сменяет ласковый вкус табака. Я ведь тоже когда-то курил.
– Зря. Дети – детали жизни.
И он сам не представляет, сколько смысла вкладывает в эту фразу. Меня слегка тошнит. Перед глазами миниатюрные бледные лица на фоне уродливых шрамов и холодных врачей. Дети – детали жизни детей.
– А тебе куда конкретно в Брюсселе надо? Есть адрес?
Точно.
Я начинаю копаться в карманах. Куда я ее засунул? Мои пальцы трогают мобильный телефон, зажигалку, ключи от нашей уютной квартиры в Стокгольме, деньги в заднем кармане. Я продолжаю ворочаться, пока не натыкаюсь на маленький бумажный сверток.
– Я знаю, где это находится – произносит он, спустя несколько минут после того, как увидел синие расплывчатые от пота буквы – нам стоит прибавить.
Белая стрелка спидометра начинает клониться вправо. Я натягиваю кепку на свои уставшие глаза и закрываю их.
Под медленный полет нашего автомобиля, под едва заметный хруст снега мне снятся сны.
Я вижу широкую речку. Заходящее солнце на замерзшей равнине. Снег так невероятно искриться в сплетениях искусства, что я не могу отойти от пейзажа моей юности. Белый деревянный мостик, шаткий от налета лет. Его покачивает ветер, и снежный покров падает на лед, под которым замерзают водолазы. Я так одинок, но взглядом ищу Молли. Мы с ней даже не знакомы.
Этот странный эфир новостей, где рассказывают о поджогах и убийствах, идет фоновым рядом к картине перед моими глазами. Я сплю, но забираю реальность, ее мелкие обрывки, в свой липкий приторный сон.
Над равниной кружат черные вороны с голубыми глазами. Они меняются на множество красок, но сходны в полете и чистоте. Оранжевый снег на фоне заката, и мне кажется, что под ним просыпается вулкан. Я становлюсь на лед, и он расходится трещинами, создавая уникальную паутину. В природе не существует два одинаковых узора. Она оригинальна. Трещины скрипят под небольшим слоем снега, и я медленно проваливаюсь в холодную воду. Моя одежда намокает, и меня зовут вниз бледные лица русалок, что стали седыми за проведенные ночи одиночества. Они поют старую песню:
Плыви ко мне.
Оставь весь мир,
Мы умрем на дне,
Только я и ты.
Их голос такой холодный, что я чувствую его сквозь ледяную воду. Он пробирается под мокрый пуховик, свитер, кожу, ребра. Голос касается моего сердца, и я умираю, опускаясь на самое дно в объятия старых седоволосых любовниц Посейдона. Я умираю и открываю глаза, когда машина резко останавливается.
– Приехали – говорит водитель, чьего имени я не знаю.
Никаких имен.
– Чтобы найти Б16, тебе надо идти прямо, вплоть до стены. Понял? – продолжает он.
– Спасибо большое – я жму его руку, такую грубую и тяжелую.
Дверь издает металлический скрип, и меня встречает улица. Через минуту я держу в руке небольшую холодильную камеру, наблюдая, как мой курьер уезжает по узким улочкам Брюсселя. Он любит детей в совокупности, а не их части. Я запомню эту доброту в его глазах, когда вновь доставлю маленькую печень в пригород Лондона.
