Я делаю глоток свежего воздуха. Небольшие снежинки кружат на фоне серого неба. Они напоминают мотыльков, за которыми я наблюдал из нашего уютного дома. Я был совсем ребенком. Наверное, мои родители не пережили бы моей смерти. Особенно, если бы мои маленькие органы достались другим детям, чьи предки смогли за это оплатить. Фонарные столбы тянутся длинной цепочкой, и мне кажется, что на них висят преступники, и в каждом из них я вижу себя. Множество машин и спешащие люди. Пусть весь мир задохнется в безысходности собственного предназначения. Слоеный воздух ласкает лицо, и мне хочется бежать.
Серый ящик в моей руке с металлической блестящей ручкой тянет душу к земле, чтобы я пачкал белые крылья. Надо заметить, я в этом преуспел. Объедки и пыль, грязные бензиновые пятна и черничное варение. Я достаточно пробыл в анабиозе, чтобы погубить свою красоту.
Втягиваю свежий воздух, призванный давать жизнь высоким домам, людям в домах, животным в людях.
Я оборачиваюсь. Длинная цепочка гаражей. Они стоять по обе стороны дороги. Я делаю первый шаг и начинаю читать номера. А29. Б12. Я двигаюсь вперед, заглядывая в открытые ворота, где машины ремонтируют машины и горько пьют.
Морозильная камера тянет меня вниз, размером 50х80х50. Я чувствую холод, что проходит вдоль металлической ручки. Серый сейф с очередной деталью для богатых людей. Маленькому Освальду нужна жизнь, и я, подобно Богу, помогаю ее обрести. Я – посредник небес и ада. Все просто. Кто-то теряет, кто-то находит.
А17. Б8. Б11. Я смотрю в небо и думаю о Молли. Все ли с ней хорошо? Я постоянно думаю о ней. Мне кажется, что это взаимно.
Морозный воздух пробирает меня до костей, а под ними все еще слышатся отголоски пения подводных русалок из моего сна. Снег хрустит под ногами, как кости новоиспеченных младенцев. Мне кажется, что я слышу их плач.
Большая кирпичная стена серого оттенка, обнесенная надписями и дорожными знаками, чтобы придать ей хотя бы каплю неформального искусства. Я упираюсь в нее лицом так близко, что чувствую свое теплое дыхание, которое отражается от поверхности серого кирпича. Б16. Синие ворота гаража и черный автомобиль представительского вида с тонированными стеклами.
Я смотрю на часы. Пора.
Мелкая боль пробегает по костяшкам пальцев, когда я медленно стучусь в тонированное окно. Секунда, и задняя дверь машины отпирается, словно по волшебству. Из салона пахнет мятой и лимоном. Еще секунда, и я внутри.
Обивка из черной кожи ласкает мои ладони и открытую шею. Напротив небольшой монитор с выпуском новостей, в котором рассказывают о наводнении в Японии, об извержении очередного вулкана, но ни слова о морозильной камере, которую я едва затянул внутрь автомобиля. Они не расскажут об очередной почке для маленького Освальда и его отца, чтобы тот смог жить, не чувствуя постоянной сердечной боли.
– Все прошло хорошо? – спрашивает человек, который утопает в кожаном сидении.
Я медленно бросаю свой взор в его сторону.
Седые волосы, спутанные в стрижке, которая напоминает мне об армии. Такие прямые и строгие линии. Прическа либерала. Белые волосы гармонируют с голубыми глазами, зажатыми в морщинистом лице. Они поблекли со временем. Весь цвет его души погас, оставив лишь слабый налет старости и грусти. Он понимает, откуда эта почка, я понимаю это. Однако, маленький Освальд не способен постичь столь циничный механизм его выздоровления. Ему не обязательно знать об этом.
