Яссен промолчал. Злость требовала усилий, давила на плечи, и если уж отрекаться от прошлого, то вместе со всем остальным. С местью, кровопролитием, расплатой.
Чистый лист, новое имя.
Новая жизнь, в которой нет места возмездию.
– Как хочешь, но сделай это, пожалуйста, один. Без меня, – сказал он.
Сэмсон попытался было что-то возразить, но передумал.
– Лови, тебе пойдет, – сказал он, швыряя в Яссена белой рубашкой. Взгляд его задержался на покрытой ожогами руке. – Болит?
– Иногда. Словно привидение проходит сквозь меня. – Подхватив штаны, Яссен выпрямился. – А теперь можешь выйти, если не трудно?
На пороге Сэмсон задержался. Дождь стал сильнее, тяжелые капли били по крыше, как будто там сражалось полчище игрушечных солдатиков.
– Отбываем на рассвете, – сказал друг и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Яссен бросил рубашку на пол, подошел к окну и высунулся. Ливень ударил ему в лицо, намочил волосы, струился по голому торсу. Яссену хотелось, чтобы сырость пробрала его до костей.
Сквозь дождливую муть проступали очертания песчаных небоскребов и чатри. Дальше раскинулся пустынный пригород, и где-то на его окраинах притулился дом.
Мысли о нем вызывали смешанные чувства. Дом ведь – это тихая гавань, где ты спокойно доживаешь остаток дней. Но он же – проклятие, мечта, которой не суждено исполниться.
Из-за бесцветных глаз Яссен не мог быть в Равансе своим. Джантарцы тоже отвергли его, едва услышав пустынный акцент. Яссен всегда был сиротой, даже до того, как осиротел на самом деле.
Родители пытались его уберечь, но и они подвергались тем же гонениям. Все называли их предателями. Яссена же называли выродком.
А когда родители умерли, соседи смотрели на него с жалостью, будто на бесхвостого шобу. «Никто его такого не усыновит», – шептались они. Яссену хотелось вырвать жалость из их глаз и закопать где-нибудь далеко в пустыне.
И тем не менее вот он на Дворцовом холме, в чертогах, что нависают над городом, который породил его и отверг. Он спит в королевских покоях, хотя никогда даже не мечтал сюда попасть.
Яссен закрыл глаза и подставил язык соленым каплям.
Он, сирота с пустынных окраин, покажет им всем, чего сто́ит. Обязан показать.
Вместе с огнем приходит исступление – всепоглощающая ярость, выжигающая страх дотла. В этом кроется секрет могущества Пророка. Она служит палачом правосудия и не боится смерти. Ее жизнь простирается на многие и многие поколения, а мы для нее не более чем мимолетный вздох.
Из дневников Ному, жрицы Пламенного ордена
– Ты потеряла контроль, – сказала Ферма, когда Элина вышла из отцовского кабинета.
– Что?.. – удивилась она, отвлекаясь от мыслей, зачем отцу понадобилось спускаться в библиотеку. – Потеряла контроль над чем?
– Там, на арене, – уточнила Ферма. – Устроила убийце избиение после того, как он явно уступил тебе бой.
– А, ты об этом… – Элина вздохнула. – Он владеет унсунгом, Ферма. Видно по стойке. Я старалась его вынудить хотя бы на один прием…
– …Но ему хватило ума терпеть твои удары. – Ферма покачала головой. – Ты ведь сама знаешь, что лежачего бить нечестно.
Элина промолчала. Пускай еще не королева, она знала, как правители бывают скоры на расправу и суровы в приговорах. Фарзанд безжалостно велел истребить джантарское войско, застрявшее на севере из-за песчаных бурь. Беспомощные мужчины и женщины были безопасны, но король не дрогнул. Даже тела не вернули родным для погребения – их сложили в большой костер в нескольких милях к северу от Дворцового холма и сожгли.
